— А ты, оказывается, Соломон, — криво улыбнулся Мелентьев.
— Тебя и этот вариант не устраивает?
— Не очень-то устраивает.
— А чего же ты хочешь?
— Я уже говорил. Выдели мне кого-нибудь.
— Нет.
— Почему?
— Это настолько очевидно, что и объяснять не хочется… И знаешь что — хватит об этом. Тебе не хочется просить — не надо, я уже сказал, что сам буду.
Мелентьев в раздражении громыхнул стулом и встал.
— Нет уж, давай поговорим еще немного. Ты же ставишь меня в дурацкое положение… Воображаю, как они сейчас там хихикают.
— В это дурацкое положение ты сам себя поставил.
— Если бы ты не распустил их, ничего бы и не было. Не пойму я, какого дьявола ты так цацкаешься с ними? Они же чепухой занимаются, а ты смотришь и помалкиваешь.
— Это для тебя чепуха, — возразил Дмитрий, стараясь быть спокойным. — А для них это настоящие открытия. И я тебя не заставляю цацкаться с ними. У тебя есть своя задача — вот и делай ее.
— А они что — будут штаны просиживать да зарплату получать? Вместо своих открытий, которые и выеденного яйца не стоят, они вполне могут заниматься делами более нужными.
— Считать твои интегралы?
— Да, считать мои интегралы? И твои тоже! — огрызнулся Мелентьев. — Должно же быть какое-то разделение труда. Пусть каждый делает, что может, а не что хочет. Это же, в конце концов, аксиома всякой сферы деятельности, в том числе и научной. Что, неправ я?
— Прав, разумеется, — холодно сказал Дмитрий. — Когда-нибудь так и будет.
— Когда же это, интересно?
— Когда выяснится, кто из них на что способен, что может делать, а чего нет.
— А тебе еще не ясно?
— Нет, не ясно. Да, пока они только и умеют, что считать интегралы и решать самые элементарные задачи. А ты многое умел, когда начинал работать?
— Уж во всяком случае больше, чем они! — отрезал Мелентьев.
— Возможно, — устало согласился Дмитрий, его все больше раздражал этот разговор. — Даже наверное так. Но из этого еще не следует, что они не смогут делать того, что делаем мы. Их надо еще многому учить.
— А у нас что, ликбез?
— Если хочешь, да, — сухо сказал Дмитрий. — Нравится тебе или нет, но, пока я руководитель группы, будет так, как я наметил. А вот когда я окончательно уверюсь в том, что кто-то способен на что-то большее, чем брать интегралы и рассчитывать кривые, — заниматься
— А ты, надо полагать, считаешь, что все они потенциальные гении? — насмешливо осклабился Валерий.
— Нет. Но если ты думаешь, что наша группа будет состоять из элиты и обслуживающего персонала, то ты ошибаешься. Этого уж точно не будет, — твердо сказал Дмитрий. — И хватит об этом.
— Он не так уж неправ, — вмешался Ольф. — Кто-то должен делать черновую работу.
Дмитрий недовольно покосился на него.
— Они и делают.
— Мало, — упрямо продолжал Ольф. — Могли бы и больше.
— Могли бы, конечно, — нехотя согласился Дмитрий. — Но они и так работают как одержимые. Они очень много делают — пусть пока вхолостую, но не вижу, как иначе они могут чему-то научиться. Поймите вы наконец, что я хочу только одного — дать им возможность как можно полнее проявить себя. Это же, в конце концов, важно не только для них, но и для нас, нашей работы. Вы же видите, что мы влезли в такую проблему, что пробьемся над ней не один год. Да и почему мы должны думать только о себе? Кто о них-то будет думать, кто их будет учить?
— Добренький ты человек, Кайданов, — усмехнулся Валерий, — всем угодить хочешь. Да только не мешало бы помнить, что науку движет не массовый энтузиазм, а личности, таланты. И уж кому господь бог этого таланта не отмерил — волей-неволей быть ему чернорабочим.
Молчавшая до сих пор Жанна сказала:
— Ты вот назвал Диму добреньким, но, я думаю, чуть-чуть в слове ошибся. Он не добренький, а добрый. Но если уж на то пошло, лучше даже добреньким быть, чем таким, как ты.
— Вот оно что… — протянул Валерий, заметно меняясь в лице. — Что же я, по-твоему, злой?
— Не знаю, — уклончиво ответила Жанна. — Но то, что ты в этом случае думаешь только о себе…
— Я не о себе, а о работе думаю! — вспылил Валерий. — Посчитайте, что мы сделали за эти три месяца. А сколько можно сделать, если бы они как следует помогали нам, а не изобретали велосипеды!
— А вот мне очень жаль, что у меня в свое время не было возможности изобретать эти велосипеды. Ты у нас, конечно, талант-самородок, — насмешливо кинула Жанна, — и уж не знаю, как ты там начинал, но мне пришлось после университета два года на побегушках быть и делать иногда то, с чем и десятиклассник справился бы. А потом с боем отвоевывать себе право на хоть сколько-нибудь самостоятельную работу. И если уж говорить откровенно, то я только сейчас, в этот последний год, почувствовала, что такое настоящая научная работа. Не поздновато ли для тридцати лет? И Дима все очень правильно делает. Пусть мы потеряем какое-то время, но оно в конце концов с лихвой окупится…
Ольф, чувствуя, что вот-вот может вспыхнуть ссора, взял правую руку Дмитрия, поднял ее вверх и шутливо бросил:
— Два — два в вашу пользу. Валерка, пойдем пивка тяпнем. Ну их, благородных…
Валерий промолчал, и Ольф подтолкнул его к двери:
— Идем, идем.
Вечером, когда Ольф зашел к нему, Дмитрий не выдержал и снова заговорил об этом:
— Вот уж не думал, что ты заодно с этим… суперменом окажешься…
— Почему же заодно? — невозмутимо сказал Ольф. Он готов был к продолжению разговора. — У меня и своя голова на плечах есть.
— И ты считаешь, что он прав?
— Кое в чем — да.
— В чем же это?
— Учить их, конечно, надо, но вполне можно сделать и так, чтобы они больше помогали нам. В конце концов, главное-то работа.
— Работа? — переспросил Дмитрий таким тоном, что Ольф остановился посреди комнаты, он часто во время разговора расхаживал из угла в угол, и повернулся к нему. Дмитрий пристально смотрел на него и наконец медленно сказал: — А может быть, главное все-таки не работа?
— А что же?
— Люди.
Ольф не сразу понял его и торопливо согласился:
— Ну, разумеется, люди.
Дмитрий засмеялся каким-то насильственным, вымученным смехом и, заметив, что Ольф снова принялся расхаживать по комнате, сердито сказал:
— Да сядь ты, не маячь перед глазами!
И когда Ольф молча уселся в кресло и с тревожным недоумением посмотрел на него, Дмитрий заговорил:
— Разумеется, люди, как же иначе? Мы же сплошь все гуманисты…
