меня от верной смерти, или Корнееву, с его дурацкой системой закалки характера, пытавшемуся весьма странным способом устроить мое будущее?
Да и моё ли? Я старался об этом не вспоминать, но жизнь Макса Берга после прохода через Пузырь все меньше казалась мне моей. Я знал её до мельчайших подробностей, но не чувствовал, что прожил её сам. Разве так бывает? Со мной случилось это неуместное перерождение. И как с ним быть — я еще не придумал. Разберусь, наверное, когда-нибудь.
Так что же делать? Если Зайцев возьмет Петровича с моей помощью, а исповедь Корня окажется правдой — я же всю жизнь буду терзаться! Хотя, его слова не отменяют слов Зайцева об участии Корня в смерти Сергея Берга, но я уже почти был уверен, что и здесь не все так просто, как мне казалось раньше. С другой стороны, если я его отпущу, а его слова окажутся лишь словами — я нарушу обещание, данное Зайцеву ради конченого пройдохи? Как там Корень его называл? Борис? У этого персонажа моей личной драмы больше не будет шанса встретить Петровича, а это значит, что смерть Берга-старшего, страшная судьба Бориса Зайцева, мучения самого Макса останутся безнаказанными? Вот она дилемма — «казнить нельзя помиловать». В самом чистом виде. Где я должен поставить запятую?
А не столкнуть ли их лбами? В очной ставке? Пусть тогда и расскажут каждый свою правду. Может статься, из двух версий сложится что-то удобоваримое? А я послушаю. И уже тогда решу, чья истина весомее и верней, и где должна стоять запятая.
Такой вариант развития событий представился мне приемлемым. Значит, по шагам: во-первых — найти способ сообщить Зайцеву о появлении Корня в Зоне, во-вторых — проследить, чтобы они все-таки встретились, в-третьих — обязательно присутствовать при разговоре, чего первоначальный план вовсе не гарантировал, в-четвертых — добиться от каждого полного изложения нашей общей запутанной истории, и в-пятых — решить, кто чего достоин. Хороший план, только осталась неучтенной еще одна вещь — сокровище Корня. С ним-то что делать? Да и есть ли оно? На месте разберусь. В любом случае, что бы еще не наговорил Петрович, идти придется до конца, иначе я так и останусь пацаном, с которым взрослые дядьки играют в игры без внятных правил.
— Чего задумался, Макс? Вспомнил чего? — Корень наконец-то обратил на меня внимание.
— Отдыхаю перед дальней дорогой. И да — вспомнил. Ты мне никогда не рассказывал, как погиб мой отец.
— Ну, Сергей не был героем. Он был хозяйственником от бога, многие недалекие люди таких не любят. — Петрович прихлебнул остывший чай. — Не бывалый прапорщик из анекдотов, на самом деле хороший бухгалтер, финансист и коммерсант. Мой банк — это его идея. А как погиб? Подорвался на мине, когда шли в колонне. Ничего не осталось, даже хоронить было нечего. Сначала его даже в «безвести пропавшие» записали, потом уже разобрались, как дело было.
Что ж хорошая версия! Простая. И удобная. Не принимается. Подождем, что скажет Борис Зайцев.
Никогда не смотрел мыльных опер. Терпеть их не могу: «ах, Хуанито! — Ах, Изаура! — Скажи, что любишь меня! — Я без тебя умру!». Тьфу, гадость! Всенепременная амнезия у главного героя, либо у его черноглазой пассии, в финале обязательно оказывается, что все друг другу родственники, все гады наказаны — как максимум убиты, как минимум — тюрьма с долгим сроком и разорение, любовь и справедливость торжествуют! И развесистые гирлянды соплей, соплей, соплей, густо смазанных луковыми слезами! А как без этого? Убожество.
Теперь вот Петрович взял и перевернул сюжет о жестокой, но справедливой мести зарвавшемуся мерзавцу в невнятную мелодраматичную сказку. Все атрибуты налицо: я, пылающий справедливым гневом, отягощенный серьезными подозрениями на провалы в памяти, изгнанник-отшельник Зайцев, открывший мне правду, гнусный негодяй Петрович — сериальный дон Педро, пославший меня на смерть и оказавшийся на самом деле родней родного папы. Чего не хватает? Душевных терзаний? Отказать! Не буду пока терзаться. Прекрасноокой Марианны-Изауры-Хуаны? Да и бог с ней, пускай ждет своего Родриго, перетопчемся пока. А в остальном все в соответствии классическим канонам…
— Все, — раздался из чрева автобуса громкий голос Белыча, — нет больше ничего полезного.
Спустя минуту он вылез к нам через окно, перепачканный копотью, с оторванным куском рукава на локте:
— Чего печальные такие? Смотрите, как я неудачно пиджачок распорол. Контейнеры посмотрели?
Я отвернулся от его дешевого оптимизма, а Петрович недоуменно пожал плечами:
— А что мы там можем увидеть? Мы ж в этом деле салаги еще.
— Ага! — радостно осклабился сталкер. — Тогда я посмотрю?
— Можешь себе забрать. Покажи только сначала — любопытно все же.
— Всенепременно. Что там за хабар бог послал? — он начал откручивать крышки, и поочередно высыпать содержимое тубусов на землю. — Так, «Ломоть мяса», еще один, «Кровь камня», «Душа», еще один «Ломоть», «Кристальная колючка», «Слезка» и «Джин».
Он деловито потер ладони. Достал ПДА, что-то там потыкал пальцем и удовлетворенно заключил:
— Еще тысячи на четыре. Господа, с вами становится приятно иметь дела. Еще одна такая нычка и дядя Белыч уедет из Зоны на приличной машине!
— Бог в помощь! — пожелал ему Корень, осеняя себя крестным знамением. — Мы дальше-то пойдем, ага?
— Пойдем, брат, обязательно пойдем, — Белыч сноровисто укладывал артефакты обратно в контейнеры. — Только зачем торопиться теперь? До вечера еще далеко, а в подземелье лезть днем или ночью — вообще нет разницы.
— Нам еще вход в лабораторию искать, — напомнил я.
— В лабораторию? — Белыч заинтересовался. — Кто вам сказал, что здесь есть лаборатории? В Рыжем лесу? Никогда о таких не слышал.
— Есть много, друг Горацио… — пробормотал Петрович, натягивая на себя рубаху.
Покрутил в руках галстук, некогда стоивший как нормальная машина, хмыкнул и повесил его на остаток зеркала заднего вида Икаруса. Постоял, перекатываясь с пяток на носки, повернулся и неспешно направился к кустам, на ходу расстегивая ширинку.
— Как скажете. — Белыч уже упаковал контейнеры в свой рюкзак. — Хоть научно-исследовательский институт. Собирайтесь не спеша, можно оправиться, выходим через… — он посмотрел на часы, — двадцать минут.
— Белыч, — я вспомнил, что волок за собой один из встреченных зомбаков, — видел у зомбаков ствол с белым прикладом?
— Ну?
— Не встречал раньше?
— Нет, не встречал, брат. Слышал пару раз о сталкере из военных… Погонялово такое еще булочное… О! Каравай! У него был такой ствол с белой изолентой. Знакомый?
— Не знаю. Может быть.
Мы были готовы уже минут через пятнадцать, но дисциплинированно выждали, когда часы покажут нужное время. Некстати посидели «перед дорогой», боясь сказать что-то ненужное.
Каравай-каравай… Где-то я такое прозвище слышал. Не в связке с белым прикладом. Я был готов поклясться, что видел эту пушку у Макимота в баре не далее как позавчера. Зачем все подряд пытаются водить меня за нос? Или я чего-то не понимаю?
В Рыжем лесу. В поисках лаборатории Х-19/2 МО СССР
На прямой как римская дорога тропинке, скорее даже аллее, обрамленной ровными рядами невысоких сосен, в полутора сотнях метров перед нами застыл снорк. Вполне себе такой обычный монстр Зоны. Не самый страшный, не самый безобидный. Не зверь, не человек — одно слово «снорк». Сидел на четвереньках как мраморный памятник самому себе, почти без движения, наверное, думал о вечном.
