сказал:
— Давай, ребята, принимайся за работу. — И тихонько добавил: -
Хотели вас выгнать, да отстоял я. Вы не связывайтесь с ним. От дряни подальше — лучше будет.
В НОЧНУЮ СМЕНУ
О того времени, как я пошел работать, ребячья жизнь во дворе Цветковского дома точно отодвинулась от меня. Я уходил в пять часов утра, когда гудел первый гудок, а домой приходил в шесть вечера.
Меня ласково и заботливо встречала Ксения Ивановна:
— Устал? Поесть хочешь?…
Я долго отмывал с рук, с лица заводскую сажу. Пил чай. Во дворе раздавались звонкие ребячьи голоса. Меня тянуло туда, но после чая хотелось чуточку отдохнуть. Я уходил в чулан, где была моя постель. Там — прохладно и темно. Чувствовал, как мое тело приятно отдыхало, а глаза точно задергивало черной завесой. Ребячьи голоса смолкали, куда-то проваливались.
А утром снова прикосновение руки Ксении Ивановны и тихий голос:
— Олешунька, пять часов свистит.
Я соскакивал, одевался, а она, тихо сожалея, говорила:
— Свету теперь не видишь. Вчера хотела тебя разбудить вечером, да жаль стало, уж больно спал сладко, а во дворе-то весело было. Ребята все время тебя спрашивали.
Я мечтал, что скоро пойду в ночную смену и целый день буду с ребятами.
Как-то, придя с работы, я увидел Денисова. Он меня не узнал. Любопытно рассматривал мое лицо, костюм. Потом, очевидно, узнав, радостно подбежал ко мне:
— Алешка!.. Т-т-ты р-работаешь?!
Я кивнул головой и с любопытством разглядывал путешественника. Он похудел. На заржавленном «Яйце, возле носа, появились две глубокие складки, а на лбу — тонкие морщинки, точно его круглая рыжая голова потрескалась.
— Ты где был? — спросил я.
Денисов грустно, сконфуженно улыбнулся и, смотря в землю, ответил:
— Д-далеко… — Где?
— А п-почти до К-кавказа до-бг-добрался. Уй, т-ам х-хорошо! До П-перми в вагоне п-под лавкой д- доехал. А т-там за-бг-забрался в м-мешки на п-пароходе и до К-казани… А т-там опять… в мешках.
— Где?…
— Н-на пароходе.
— Докуда доехал?
— Д-до Царицына.
— А как домой-то попал?
— По этапу п-пригнали. П-полиция. Я без паспорта был.
Денисов еще больше стал заикаться. И лицо его еще сильнее искажалось. Он сказал, что, как только вырастет большой, уедет на Кавказ и откроет там плантацию, будет разводить подсолнухи.
— П-п-подобрать х-хороших р-ребят — и вместе… артельно… Од-од-ному т-трудно…
Весь этот вечер я был с ним. Отец его, черноватый сутулый машинист, всё время следил за нами. Следила за ним и мать его. Она часто выходила и кричала:
— Ваня, где ты?
Ванюшка отзывался, и она, успокоенная, уходила, а мой товарищ, смеясь, говорил мне:
— Д-думают, что я опять уй-ду… Бг-бг-боятся.
— А тебя отец не вздул за это путешествие? — спросил я.
— Х-хотел, да Иван Михайлыч н-не дал.
Я рассказывал Денисову о заводе, о Баранове, о Белове. Он задумчиво слушал меня и вклинивал в мою речь:
— П-понятно… Зд-дорово!.. Ишь ты!
Мне казалось, что возле меня сидит не мальчишка, а взрослый человек. В Денисове исчезла ребячья живость. Ходил он медленно, степенно, как большой, и в ребячьих играх перестал участвовать. Больше всего я его видел на террасе голубятни, с книгой в руках. Он приносил интересные книги. Я брал их читать, но читать было некогда.
Вечером, в пять часов, я уходил в ночную смену. Цех погружался в дымный хаос говора прессов и трансмиссий. В темноте посвистывали, похлопывая вверху, приводные ремни. Невидимо крутились шкивы, позвякивая муфтами, и потрескивала канифоль на ремнях. Лязгая стальным телом, возились венсаны. Люди были видны только у печей. Из подставок выскакивали бархатно-красные костыли. Они ложились в кучу, черную сверху, а внутри кучи медленно потухал красный, жаркий цвет.
У нас однажды испортилась подставка у венсана. Мы с Ванюшкой сбавили нефть форсунки в печи. Штамповщик и мастер Борисов возились у венсана, а я, присев на железный ящик, задремал. Из рук у меня вывалились клещи. Мне снился поп, отец Александр Сахаров. Он взял мою голову и мучительно сдавил мне нос.
Я открыл глаза. Возле меня стоял Трекин.
Он взял мои клещи и сдавил мне нос Я вскрикнул от нестерпимой боли. Клещи звякнули и упали на пол. А Трекин грозно сказал:
— Ты что, спать сюда пришел?
Позади меня кто-то захохотал. Я оглянулся. За колонной ухмылялся Белов. Потом он подошел ко мне и, злобненько улыбаясь, вымолвил:
— Что, выспался?… Не у меня ты робишь, а то бы я тебе не то сделал.
Я заплакал, схватил клещи и замахнулся. Белов ловким движением выхватил у меня клещи, сдернул с меня фуражку и рванул за волосы.
— Вот тебе, щенок ты белогубый! Еще вздумал налетать постарше себя!
А тем временем Трекин безжалостно пинал моего товарища Ки-рюшина.
Прибежал Борисов. Он возбужденно закричал:
— Вы что ребят тираните?… Павел Осипыч! Я же им сказал, что можно отдохнуть, пока мы венсан исправляем.
Трекин ушел. А Борисов, подходя к Белову, внушительно сказал:
— Ты вот что, архимандрит, в наше дело не ввязывайся. Не то я ввяжусь в твое дело. Понятно?
— Чего ты мне сделаешь? — заносчиво огрызнулся Белов.
— Я знаю, чего.
— Ничего ты не знаешь.
— Ну, хорошо, увидим! — сказад Борисов и ласково обратился ко мне: — Давай, Ленька, разогревай печь.
Я снова встал на работу. А Борисов сердито кричал Белову:
— Ребята даром работают, а вы спрашиваете с них, бьете их, как взрослых в кабаке! Сам-то ты только шары свои продрал, дрыхал.
— Ты не видал…
— Видел! Знаю, куда спать ходишь.
— Я — мастер! — ударив себя в грудь, хвастливо сказал Белов.
Я возвращался домой ранним утром. На Лысой горе, на каланче, уныло, монотонно звенел колокол. Из-за горы ласково выглянуло утреннее солнце.
Глаза мои слипались от сажи и усталости. Руки ныли, а ноги дрожали и подкашивались. Лицо заплыло в жгучей опухоли. Хотелось прикорнуть где-нибудь на траве? у забора, и уснуть под лаской теплого
