обеда. Уходя, он наказал сторожу:
— Ты, Никифор, не выпускай их. Я сам приду и отпущу. А если будут шалить, рассади их в разные классы и запри.
Школа опустела. Заданные Петром Фотиевичем работы мы добросовестно выполнили, и нам скучно было сидеть без дела. Мы вышли в зал. Нам захотелось поиграть на фисгармонии, на которой часто играл Петр Фотиевич. Но она была закрыта.
Мы выломали квадратный гвоздь у печной дверки и открыли фисгармонию. Никифора в школе не было: он вышел во двор колоть дрова. Фисгармония у нас заиграла. У меня выходило удачней всех. Я сразу подобрал по слуху песенку «По улице мостовой».
Мы так увлеклись музыкой, что не заметили, как вошел Никифор.
— Эй вы, дьяволята, чего делаете?… — закричал Никифор.
Мы бросились врассыпную.
— Стой, стой! Не расходись! — Он схватил меня за шиворот и втолкнул в класс.
Дверь захлопнулась, и щелкнул замок.
— Вот, сиди там, рестант! — торжествующе проговорил Никифор.
Потом я слышал его тяжелые шаги и возню. Он ловил остальных и ругался, как умел.
В школе снова тихо. Временами слышно, как Никифор приносит дрова, бросает их на пол и звякает печными дверками и кочергой.
Мы разделены. Мерзнет серый ноябрьский день. Мне скучно. Я растягиваюсь на скамейке парты, хочу заснуть, но не могу.
Вдруг слышу окрик:
— Алешка! Слышишь, Алешка!
Это Егор кричит в отверстие возле пола, проделанное сквозь толстую каменную стену.
— Ты, Егор? — наклонился я к отверстию.
— Я… Слышишь меня?
— Слышу. А Ванька где?
— Вон в том классе, я с ним говорил. Удрать бы как?
— А как удерёшь?
— У тебя форточка большая? Я посмотрел.
— Большая.
А у нас маленькие… Валяй, пробуй.
Я попробовал. Открыл форточку и осторожно вылез, боясь выдавить стекла в рамах.
На улице стоял теплый день, завешенный густой кисеей снегопада.
Я, крадучись, пробежал в коридор. Никифора не было. Ключи торчали в дверях. Первьм я освободил Денисова, потом Еремеева. Мы поспешно оделись, забрали свои книжки, затворили классы на замки и ушли.
Утром Никифор сердито нас спросил:
— Вы, чертенята, где вышли?
— В подворотню, — серьезно сказал Егор.
— Врёшь! Под двери кошке не пролезть… Теперь отвечай за вас! Никифор рассказал, как они с Петром Фотиевичем обыскивали все классы.
— Я и под партами-то везде вышарил. Как в воду, дьяволенки, канули!
Нас вызвали в учительскую, и мы всё чистосердечно рассказали. Петр Фотиевич многозначительно сказал мне:
— Начинается учебный год, и вы начинаете…, А правда, мне сказывали, что вы начали и табак покуривать?
Мы все трое покуривали, но я отперся. А неделю спустя он меня накрыл с папироской в уборной.
— Ну, смотри! Чтобы плохо не было. Стипендию-то я тебе ведь всё еще хлопочу. Ты учишься хорошо, но ведешь себя никуда негодно.
Я снова присмирел, но ненадолго.
АЛЬБОМ
С некоторых пор я заметил, что Денисов стал аккуратнее, чище одеваться. Обычно он был неряшлив: куртка из-под кушака смотрела кособоко, штаны — в каких-то пятнах, шея — темная, а лицо — как в маске. А тут он сразу изменился. Утрами он выходил во двор и старательно чистил свою куртку, штаны и светлосерую потрепанную шинель. Штаны он стал носить навыпуск, а на фуражке был всегда прицеплен значок городского училища.
— Ты, Ванька, на гимназиста смахиваешь, — заметил я.
Он довольно улыбнулся.
Раз в субботу, усердно очищая свою шинель, он спросил меня:
— Ты в ц-церковь пойдешь?
— Пойду в собор петь.
— А я в Введенскую пойду сегодня ко всенощной.
— Зачем?
— А вот п-пойдем.
Я удивился. Ходить в церковь мы не любили. Если я и ходил, то в хор — петь. Теперь мне платили жалованье — три рубля в месяц.
Накануне праздника «введения» в соборе очень рано закончилась всенощная, и я по пути забежал в Введенскую церковь. Денисов стоял у самых дверей. Я подошел и встал рядом с ним. Он улыбнулся и шепнул мне:
— Здесь она…
— Кто? — спросил я.
— А вот увидишь, — улыбнулся он, как человек, который чувствует себя счастливым.
На этот раз он был особенно чисто вымыт, даже брызги мелких веснушек точно исчезли, и лицо не казалось подернутым ржавчиной. Рыжеватые волосы он искусно зачесал косым рядом на правую сторону. Весь он был точно начищен, как блестящая медная пуговица.
Я глядел на него, и мне было смешно. Денисов был задумчив, серьезен, даже набожно крестился. Я хихикнул, а он укоризненно посмотрел на меня и покачал головой.
Кончилась всенощная. Народ густым потоком стал выходить вон, толкаясь. Денисов стоял, кого-то поджидая, и внимательно смотрел в толпу.
Вдруг он дернул меня за рукав, направился к выходу и взглядом показал мне на девочку в плюшевой жакеточке, в котиковой шапочке и в синей короткой юбке. Она шла впереди вас и вдруг оглянулась. Её черные, большие, как вишни, глаза весело блеснули. Она посмотрела на Ваньку, кивнула головой и улыбнулась.
На паперти он подошел к ней и поздоровался за руку. Я ненужно стоял возле них, чувствуя себя лишним. А они спустились с паперти и пошли в противоположную сторону. Я поодаль шел за ними.
Потом она скоро отделилась от него и ушла в небольшой трехоконный дом. Денисов подошел ко мне и сказал:
— П-пошли д-домой. — И, немного помолчав, добавил: — Я её уже ч-четвер-ртый раз провожаю. Да бг-больно бг-близко живет… Она в Анатольевском учится. В п-первом к-классе.
Потом он достал что-то из кармана и показал мне. Впотьмах я не мог рассмотреть, что это, и спросил.
— Альб… альбом это, — сказал он. — О-стишок нужно написать.
— Ты мне п-поможешь? Я не умею.
Стихи я никогда не писал, но пообещал, что помогу.
На другой день он, сияющий, обласканный какой-то мечтой, пришел ко мне. В руках его была красивая
