растолковать ему, как установить мир в доме, что нужно сделать, чтобы хоть как-то поладить с отцом, или же, в случае неудачи, как найти утешение в церкви по его, Бенедикта, примеру. Так или иначе, но он чувствовал, что мог бы приобщить Винса к тому, что обрел сам. Он привел бы его как-нибудь вечером в пустую церковь, где не было бы никого, кроме них двоих. И в молчании, коленопреклоненные перед образом Христа, они дождались бы прихода отца Брамбо. И он пришел бы, чтобы поведать Винсу своим тихим, серебристым голосом о боге и о его сыне Иисусе Христе, который родился в семье плотника и жил среди простого люда.
Отец Брамбо разъяснил бы Винсу, что все они сыны божии, иисусы христы, сочетающие смертную природу с бессмертной, обреченные прожить на земле положенное время, прежде чем вознестись на небеса и предстать перед лицом господним. Ведь дело господа бога и его сына Иисуса Христа было делом церкви здесь на земле, а также и его, Бенедикта, делом. Он жаждал рассказать Винсу о своих самых сокровенных мечтаниях и стремлениях, чтобы Винс понял, как он был не прав, насмехаясь над ним; он указал бы Винсу, как надо жить, чтобы оба они могли ладить со своими домашними, повлиять на отца, облегчить судьбу всей семьи и снова обратить их всех к богу, а тогда в доме установится мир и все они станут любить друг друга. Винс, конечно, отзовется! Узрев величие деяний господних, он пожалеет о жизни, которую вел; он вернется в лоно церкви, станет еженедельно исповедоваться и причащаться, отречется от тех, кто будет тянуть его назад, к прежнему образу жизни. Все изменится к лучшему. Бенедикт твердо верил в это: ведь он так хотел этого и так горячо об этом молился!
За старым сараем, там, где Бенедикт продал двум старьевщикам, занимавшимся сбором и продажей лома, свой канделябр и остальную рухлядь, он наткнулся на компанию парней, игравших в кости. Они толпились позади сарая, некоторые из них сидели на корточках, другие стояли. Вид у всех был настороженный, — шла незаконная игра. Среди этих юнцов были и взрослые мужчины, в хорошо сшитых костюмах и элегантных шляпах; золотые часы поблескивали у них на запястьях. Голоса собравшихся звучали хрипло и приглушенно; казалось, при первом же знаке тревоги они исчезнут, как тени.
Бенедикт, робея, направился к ним. Он долго колебался, прежде чем принял решение поискать брата в разных злачных местах, где, как ему было известно, бывал Винс. Сердце Бенедикта учащенно забилось, когда он приблизился к игрокам. Из глоток сих великовозрастных детин непрерывно вырывались ругательства, от сигарет, которые они не выпускали изо рта, вился дым. Разговор их то и дело сворачивал на скабрезные темы, и Бенедикт весь сжался, будто вступил в запретную зону. Вся компания с величайшей внимательностью, словно загипнотизированная, глядела туда, где на голой земле ловко отплясывали белые игральные кости.
Если бы в этот момент Бенедикт увидел среди них Винса, он страшно огорчился бы. Он подошел ближе и стал молча наблюдать. Он увидел друга Винса — Поджи. Это был парень с переломанным носом, немного старше Винса, с раскосыми, бегающими глазками и пухлым, как у ребенка, ртом. Он упрашивал хриплым голосом: «Ну же, мои малютки, слушайтесь меня, будьте умницами!», дул на кости, перекатывал их в ладонях.
— Восьмерка! Черт побери! — воскликнул он и потер кости меж ладонями.
— Этот пижон думает, что выиграет, — бросил парень постарше, не вынимая изо рта сигареты.
Поджи заметил Бенедикта.
— Поди-ка сюда, мальчуган, — приказал он, гремя костяшками около своего уха.
Бенедикт неохотно подошел к нему; он чувствовал на себе взгляды этих «отпетых».
— Где... — начал было Бенедикт.
Поджи вдруг прижал игральные кости к его губам и завопил:
— Черт возьми! Теперь дело пойдет на лад!
Он бросил кости — выпали две четверки. Окружающие что-то забормотали, бросая на Бенедикта взгляды, в которых светились и вражда, и суеверный страх. Поджи заграбастал деньги и осклабился, поглядывая на Бенедикта.
— Теперь уж не проиграю! — радостно сказал он. — Ты снял с них проклятье, — пояснил он доверительно. — Ну-ка поцелуй их еще разок!
Бенедикт испуганно отпрянул.
Поджи снова бросил кости и проиграл. Он орал, ругался, потом растолкал обступивших его парней и, схватив Бенедикта за руку, прошипел:
— Видишь, что ты наделал?! — Его раскосые глаза метали искры. — Всю игру мне портишь! Заворожил меня!
— Я брат Винса, — сказал Бенедикт дрогнувшим голосом.
— Знаю, — ответил Поджи. — Потому-то я и дал тебе поцеловать кости!
— Я ищу Винса, — Бенедикт потупился. — Ты знаешь, где он?
— Нет, — ответил Поджи.
— Ты его лучший друг, — в голосе Бенедикта звучал упрек, — ты знаешь, где он!
— Я понятия не имел, что Винс ушел из дому! Куда же он девался?
— Об этом я тебя спрашиваю.
Поджи с ожесточением поскреб живот, потом заметил:
— Винс сказал — ты хочешь податься в священники? — В голосе его послышались скрытые нотки уважения, и Бенедикт вспыхнул.
— Может быть, — буркнул он.
Поджи вытащил из кармана кисет с жевательным табаком и так набил себе рот, что щека у него вздулась, как от опухоли.
— За кого ты меня принимаешь? — спросил он. — Я тебе что — доносчик?
— Винс не сделал ничего плохого, — ответил Бенедикт. — И я его брат. Я хотел сказать ему, что он может вернуться домой. Мы все ждем его.
Желтые глаза Поджи на минуту приняли задумчивое выражение и остановились на игроках. Потом он сплюнул и решительно заявил:
— Ничего не знаю. Винс мне ни черта не говорил. Сейчас моя игра. — Он повернулся и пошел к своему месту. Бенедикт последовал за ним.
В круг посыпались деньги. Поджи потер игральные кости меж ладонями, перекрестил их и кинул. Выпала пятерка. Снова посыпались деньги. Он снова кинул. Выпала семерка. Он громко выругался.
— Иду ва-банк! — заявил он с яростью и швырнул на землю пять долларов.
Парень, стоявший с ним рядом, подхватил деньги и утвердительно кивнул.
Поджи метнул кости — выпала тройка. Снова посыпались деньги. Он метнул опять — выпала пятерка, метнул еще: девятка. Поджи исступленно ругался. Схватив кости жесткими пальцами, он повернулся к Бенедикту и поднес их к его рту.
— Ну, живо, поцелуй их! — сказал он. — Сукин сын! Винс спутался с Голди Перкач. Ступай туда через железнодорожный путь. Вызови его. Ему там не очень-то по нутру.
Бенедикт уставился на белые костяшки, поднесенные к его губам. Он поглядел в злые, настойчивые глаза Поджи, содрогнулся, затаил дыхание, зажмурился и поцеловал кости.
Когда он стал проталкиваться, чтобы уйти, до него донесся радостный голос Поджи. Кровь прихлынула к голове мальчика, а губы похолодели так, будто к ним приложили кусок льда.
— Семерка! — услышал он. — Черт побери! Я выиграл!
Бенедикт бросился прочь; он бежал до тех пор, пока играющие не остались далеко позади. Его бил озноб. «Мне все равно!» — твердил он, задыхаясь. Когда он поднимался по улице, ведущей в город, за спиной у него загромыхал грузовик, доверху нагруженный скарбом, и Бенедикт свернул на обочину, уступая ему дорогу. Накануне Дусексы покинули Литвацкую Яму, и рабочие из ремонтной бригады уже принялись за разборку их дома. Бенедикт видел обнажившиеся балки и облупленные стены; он наблюдал с чувством холодящего душу отчаяния, как фут за футом открывается длинный, скрытый в стене дымоход. Ему хотелось, чтобы грузовик скорей скрылся из виду! Ему так хотелось, чтобы развалины исчезли — и Винс по возвращении увидел бы все таким же, каким оставил, — Литвацкая Яма должна остаться на месте!
Но грузовик медленно тащился по дороге, и мальчик тоскливо шагал за ним. Машина с натугой поднималась на холм, взметая пыль; какой-то горшок выпал из груды наваленных вещей и покатился вниз по дороге, пока не застрял в канаве, укрывшись в густой дикой ромашке. Никто из сидевших в грузовике и не
