Это меня проняло. День может предложить, по крайней мере, хоть что-то. Вопреки здравому смыслу я поднялся.
Полоскание, полдекседрина, кусочек тоста с анчоусами и халат от Шарве — все это в указанном порядке — и я был готов к любому количеству мартлендов.
— Веди меня к этому своему Мартленду, — распорядился я.
Должен признать — он действительно выглядел очень славно; и прелесть его была не только в роскошных осенних оттенках распухшего рыла — меня заворожила игра выражений, сменявших на означенном рыле друг друга. Можете составить собственный список — у меня к такому сейчас душа не лежит. Самым значительным выражением для нашего повествования, однако, было последнее: нечто вроде застенчивого фальшивого панибратства, проникнутого тщательно отмеренной долей кривизны, вроде пары капель вустерского соуса в тарелке густой подливки.
Он вспрыгнул на ноги и зашагал ко мне — пресловутым рылом вперед, вытянув руку навстречу крепкому мужскому пожатию.
— Снова друзья, Чарли? — пробормотал он.
Настал мой черед отвесить челюсть — меня прошибло потом замешательства и стыда за этого человека. Ну,
Его мы ждали в молчании — более или менее. Мартленд попробовал разыграть гамбит с погодой — он из тех людей, кто всегда знает, когда с насеста над Исландией поднимется новая клиновидная депрессия. Я любезно объяснил, что пока не изопью своего утреннего кофе, из меня плохой ценитель метеорологии.
(Каковы корни этой странной британской одержимости погодой? Как могут взрослые мужчины, строители Империи, всерьез обсуждать, идет дождь или нет, шел ли он и какова вероятность, что пойдет? Вы можете вообразить самых пустоголовых парижан, венцев или берлинцев за столь вздорной болтовней? «Ils sont fous ces Bretons», утверждает Обеликс, [42] и он прав. Полагаю, на самом деле это лишь еще одно проявление фантазий англичанина о почве. Даже самый урбанистичный горожанин в сердце своем — самый что ни на есть крестьянский йомен и втайне мечтает о кожаных гамашах и дробовике.)
Прибыв, кофе (как же трудно писать без абсолютного аблатива) некоторое время был цивильно заглатываем нами, передававшими друг другу сахар, сливки и прочее, время от времени лучисто и неискренне друг другу улыбаясь. Затем я это дело прекратил.
— Вы собирались мне сообщить, как узнали, что я у Спинозы, — сказал я.
— Чарли, ну почему вас так завораживает именно эта деталька?
В самом деле — очень хороший вопрос, но как раз на него я не имел намерений отвечать. Я безучастно посмотрел на Мартленда.
— О, ну вообще-то все довольно просто. Так вышло, что нам было известно: у Спинозы есть... скорее было... около четверти миллиона грязных фунтовых банкнот с Великого ограбления поезда. Он заплатил за них чистыми пятерками и получил 175 фунтов за цент. Жулик проклятый. Ну и мы знали: скоро ему придется их сбрасывать, поэтому мы наняли некоего молокососа, который работает в одной из галерей «Двора каменщика», чтобы присматривал за Спинозой. И любая э-э... интересная личность, которая к нему заглядывает, — мы сразу узнаем о ней по «уоки-токи» нашего молокососа.
— Вот как, — промолвил я. — Именно такой сюжет я называю захватывающим. А как насчет визитеров до открытия галерей?
— А, ну да — что ж, здесь нам, конечно, пришлось рисковать. То есть у нас просто нет средств на все эти слежки сменным методом. Стоит целое состояние.
Поверив ему, я мысленно вздохнул с облегчением. Мне в голову пришло еще одно.
— Мартленд, а ваш стукач — часом не карапуз по имени Перс, работает в «Галерее О'Флагерти»?
— Вообще-то да, по-моему, он.
— Так и думал, — сказал я.
Я навострил ухо: за дверью переминался Джок, сопел носом, делал себе мысленные заметки, если их уместно так назвать. Нет сомнений — мне стало гораздо легче, стоило узнать, что подкуплен только Перс; если бы со мной в уличную шлюшку вздумал играть сам мистер Спиноза, все бы провалилось. Да еще и с каким треском. Должно быть, я позволил своему лицу несколько расслабиться, ибо поймал Мартленда на том, что он любознательно на меня смотрит. Так не годится. Сменить тему.
— Ну что ж, — от всей души возопил я. — Так о чем мы договорились? Где все те богатства Востока, которые вы мне навязывали вчера? «Больше того — даже полцарства» — я полагаю, так формулировалась сумма?
— Ох, ну в самом деле, Чарли, вчера было вчера, не так ли? То есть мы оба несколько переутомились, правда? Вы же не станете мне это припоминать...
— Окно на месте, — просто ответил я, — а также Джок. И про себя могу сказать, что переутомлен по-прежнему: никто прежде не пытался хладнокровно меня убить.
— Но в этот раз я принял очевидные меры предосторожности, верно? — сказал он, похлопав себя по заднему карману. Что подсказало мне: его пистолет если где-то и на нем, то, разумеется, под мышкой.
— Давайте сыграем в игру, Мартленд. Если вы успеете достать эту штуку прежде, чем Джок вас стукнет по голове, получаете кокос.
— Ой, бросьте, Чарли, хватит петуха гонять. Я вполне готов предложить вам существенные э... привилегии и э... уступки, если вы подыграете в этом деле на нашей стороне. Вам чертовски хорошо известно, что я в дерьме, и если мне не удастся вас завербовать, этот ужасный старик в Министерстве внутренних дел опять взвоет, желая вашей крови. Что вас устроит? Я уверен, вас не интересуют те деньги, что может предложить мой департамент.
— Думаю, я бы предпочел бешеную собачку.
— Господи, Чарли, неужели нельзя посерьезнее?
— Нет, в самом деле — борзую. Серебристую такую, знаете?
— Но не хотите же вы сказать, что желаете стать королевским дипломатическим курьером? Бога ради, зачем вам? И что заставляет вас думать, будто мне удастся об этом договориться?
Я ответил:
— Во-первых, да, желаю. Во-вторых, не суйтесь не в свое дело. В-третьих, вам удастся, если придется. Кроме того, еще мне нужен дипломатический паспорт и привилегия доставить мешок с диппочтой в посольство в Вашингтоне.
Он откинулся на спинку — всезнающе и расслабленно:
— И что скорее всего будет находиться в мешке? Или это тоже не мое дело?
— Вообще-то — «роллс-ройс». В мешок он, конечно, не поместится, но весь будет увешан дипломатическими пломбами. То же самое.
Выглядел Мартленд суровым, встревоженным: недопришпоренный разум яростно проворачивался вхолостую — его «дё шво» [43] пытались осилить такой угол наклона.
— Чарли, если он будет набит наркотиками, ответ — нет, повторяю — нет. Если это грязные фунтовые банкноты в разумных количествах, я могу постараться что-то сделать, но после, думаю, защищать вас мне уже не удастся.
— Ни то, ни другое, — твердо ответил я. — Даю слово чести.
Я посмотрел ему в глаза искренне и ровно, дабы он не сомневался, что я лгу. (Эти бумажки с Поезда придется вскоре поменять, не так ли?) В ответ он тоже окинул меня взором, как надежного товарища, затем аккуратно свел вместе кончики всех десяти пальцев, разглядывая их со скромной гордостью, будто совершил что-то умное. Он думал изо всех сил, и ему было безразлично, видно это кому-нибудь или нет.
— Что ж, полагаю, в таком разрезе можно что-нибудь придумать, — наконец ответил он. — Вы, разумеется, понимаете, что степень сотрудничества, которая от вас ожидается, будет пропорциональна
