Следуя Христу

двояко. Ведь слишком велика опасность того, что ученики это поймут неправильно: будто они должны приступать к поприщу, презирая и попирая земные порядки во имя установления Царства Божия на земле; в прекраснодушной безучастности по отношению к этой вечности отныне творить подвиги нового мира, делать их явными, радикально и бескомпромиссно отделять себя от мира, чтобы достичь христианского, меры следования, чрезвычайного. Отсюда рукой подать было до недоразумения, что им надо, мол, проповедовать благочестивые жизненные формулы и обличья — конечно, свободные, новые, одухотворенные. И как охотно набожная плоть была бы готова принять это чрезвычайное, нищету, правдивость, страдание, даже, мало того, искать, как бы наконец чем-то утолить это сердечное вожделение: видеть что-то своими глазами, а не только верить. Готовность провести здесь маленькое передвижение границы, слишком близко подвинув благочестивые жизненные формы и послушание по отношению к слову, чтобы они более не отличались друг от друга, вполне могла бы иметь место. Ведь это производилось бы ради того, чтобы чрезвычайное, наконец, осуществилось.

И наоборот, вышли бы на первый план те, кто только и ждал слова Иисуса о чрезвычайном, чтобы тем ревностнее схватиться за него. И здесь был бы окончательно разоблачен фанатик, революционный энтузиаст, желающий вызволить мир из западни, велящий своим ученикам оставить мир и строить новый. И это — послушание слову Ветхого Завета? Что здесь устанавливается — не самоуправная ли личная праведность? Разве Иисус ничего не знает о греховности мира, в котором все, что только он ни повелит, должно рухнуть? И Он ничего не знает о ясных заповедях Божьих, которые даны, чтобы устранить грех? Разве это истребованное чрезвычайное не есть доказательство духовного высокомерия, из которого рождается всякий фанатизм? Нет, как раз не чрезвычайное, а совершенно повседневное, постоянное, тайное есть знак чистого послушания и чистого смирения. Укажи Иисус Своим ученикам на их народ, на их ремесло, их ответственность, на послушание закону, как его толковали народу законоучители, Он показал бы Себя благочестивым, воистину смиренным, послушным. Он мог бы дать истинный стимул для серьезнейшей набожности, строгого послушания. Он мог бы учить о том, что книжники знали и раньше, усиленно только подчеркивая в поучениях, что истинная кротость и праведность состоят не только во внешнем поведении, но и в складе души, и опять-таки не только в складе души, но и в деле. Это и была бы действительно «превосходящая праведность», каковая требовалась народу, каковой никто бы не отклонил. Но все было нарушено. Вместо смиренного учителя закона доглядели мерного мечтателя. Во все времена проповедь фанатиков одушевляла человеческое сердце, особенно же благородное сердце. Но разве не знали учителя закона, что из этого сердца именно при всем его благородстве говорит голос плоти, не знали этой власти кроткой плоти над человеком? Иисус, выходит, без всякой необходимости пожертвовал искренними и кроткими, лучшими сыновьями страны в борьбе за химеру. Чрезвычайное — ведь это был совершенно добровольный, из сердца устремленный поступок кроткого человека. Это был козырь человеческой свободы против простого послушания Божьей заповеди. Это было непозволительное самооправдание человека, которого закон никогда не позволял. Это было беззаконное самоосвящение, которое закон должен отвергнуть. Это было свободное деяние, противопоставившее себя несвободному послушанию. Это было разрушение Божьей общины, отрицание веры, хула на закон, богохульство. Чрезвычайное, которому учил Иисус, по закону было достойно смерти.

Что говорит Иисус в довершение всего? Он говорит: «Смотрите, не творите милостыни вашей перед людьми с тем, чтобы они видели вас». Призыв к чрезвычайному есть большая, неизбежная опасность, ожидающая на пути следования Христу. Оттого: смотрите, вот чрезвычайное, вот зримое в следовании. Необдуманной, несокрушимой, прямолинейной радости при виде этого зримого Иисус говорит: стоп! Он уязвляет чрезвычайное. Иисус зовет к размышлению.

Только размышляя, ученики могут достичь этого чрезвычайного. Они должны хорошенько присмотреться к нему. Ибо чрезвычайное не может произойти, не будучи увиденным; стало быть, чрезвычайное не должно делаться ради чрезвычайного, зримое не должно происходить ради зримого. Превосходящая праведность учеников не должна быть самоцелью. Хотя это и должно стать зримым, чрезвычайное должно произойти, но — смотрите, пусть это не происходит с тем, чтобы стать зримым. Хотя зримое в следовании Христу имеет необходимую основу

— призыв Иисуса Христа, но оно никогда не цель; а то потом следование Христу вновь скроется из глаз, когда наступит момент покоя, следование застопорится и в любом случае оно уже не сможет продолжиться в том месте, где мы вздумали бы отдохнуть, иначе в это самое мгновение мы были бы отброшены назад, к первоначалу. И мы бы заметили, что мы более уже не последовавшие. Итак, что-то должно стать зримым, но — парадокс: Смотрите, пусть это не происходит так, чтобы это видели люди. «Так да светит свет ваш перед людьми…» (5:16), но: Смотрите, творите милостыню тайно! Главы 5-я и 6-я жестко схлестываются друг с другом. Явное должно быть в то же время тайным; явное в то же время не должно быть видно. Приведенное размышление должно быть направлено, таким образом, прямо к тому, чтобы нам не предаваться размышлениям о нашем чрезвычайном. Внимание к нашей праведности призвано служить как раз тому, чтобы не внимать ей. Иначе чрезвычайность становится уже не чрезвычайностью следования, но чрезвычайностью собственных устремлений и прихотей. Как понять это противоречие?

Спросим, во-первых. Явность следования Христу — для кого она должна быть тайной? не для других людей — они, напротив, должны видеть, как светит свет учеников Христа; но она должна быть тайной, пожалуй, для того, кто творит явное. Он должен, следуя, смотреть на Того, Кто предшествует ему, но не на самого себя и не на то, что он делает. Последовавший утаен сам от себя в своей праведности. Конечно, он видит и эту чрезвычайность, но — будучи укрыт сам от себя в этом; он видит это только благодаря тому, что смотрит на Иисуса, и именно здесь он уже рассматривает это не как чрезвычайное, но как само собой разумеющееся, положенное. Так в его поступке, а именно в послушании слову Иисуса, укрывается для него зримое. Если бы для него чрезвычайное было важно в качестве чрезвычайного, то он поступал бы исходя из собственной силы, из плоти. Но поскольку ученик Иисуса действует исходя из простого послушания своему Господу, то он может смотреть на чрезвычайное только как на само собой разумеющееся дело послушания. По слову Иисуса он должен стать ничем иным, как светом, который светит, и больше ничего; следуя, он взирает только на Господа. Итак, именно поскольку христианское с необходимостью, т. е. индикативно, является чрезвычайным, постольку оно в то же время является и надлежащим, тайным. Иначе оно не христианское, оно вне послушания воле Иисуса Христа.

Спросим, во-вторых: В чем же-таки заключается теперь содержательное единство тайного и явного в поступке последовавшего? Как может одна и та же вещь быть сразу явной и тайной? В ответе мы можем только обернуться к тому, что дано в главе 5-й. Подвиг, явное — это Крест Господень, у которого стоят ученики. Крест есть сразу необходимое, тайное и — явное, чрезвычайное.

Спросим, в-третьих. Как разрешается парадокс между 5-й и 6-й главой? Он разрешается самим понятием следования. Оно — единственная связь с Иисусом Христом. Ибо последовавший всегда видит только своего Господа и следует Ему. Если он станет смотреть на чрезвычайное сам, как таковой, то ему не пребывать больше в следовании Христу. Последовавший в простом послушании воле Господа творит чрезвычайное, зная только о том, что он не может иначе, что он — что делать! — делает всего лишь само собой разумеющееся.

Единственный путь рассуждения, который повелен последовавшему, сводится к тому, чтобы в послушании, в следовании, в любви совершенно не предаваться разузнаванию, не рефлектировать. Если творишь добро, пусть твоя левая рука не знает, что делает правая. Тебе незачем знать о твоем добре. Иначе это будет твое добро, но не добро Христа. Добро Христа, добро следования за Ним творится без осознания его. Чистое дело любви — всегда сокрыто от меня. Смотрите, чтобы вы не знали этого! Только таким бывает добро, что от Бога. Если я хочу знать мое добро, мою любовь, это уже больше не любовь. Равно как и подвижническая любовь к врагу остается скрытой от последовавшего за Христом. Ведь он уже не смотрит на врага как на врага, он любит его. Эта слепота или, наоборот, этот озаряемый Христом взгляд последовавшего есть его упование. Сокрытость его жизни от самой себя есть его обетование.

Тайность соответствует явности. Нет ничего тайного, что не стало бы явным. Так установлено Богом