раздающимися по ночам, и тайной тела девчонок, этот мальчишка по имени Пиб в первые годы своей жизни играл в каком-то фильме, снятом по примитивному сценарию на пленке с нечетким изображением, булькающим звуком и полинявшими красками.
– Ваши билеты, мадмуазель…
Контролер нахмурился, снял руку с края багажной полки и, шатаясь в такт толчкам поезда, стал протискиваться сквозь колени матроны и ее домочадцев. Тогда Стеф, вроде бы неожиданно, осознала, что обращаются к ней. Она мельком взглянула на Пиба, и он поймал в ее взгляде вызов вперемежку с лукавством. Теперь он точно знал, что билетов у нее не было. Она, как обычно, ему наврала. Она не жалела ни времени, ни сил, чтобы посмеяться над ним.
– Ваши билеты, мадмуазель!
В певучем голосе контролера теперь не было и следа вежливости или расположения. Он застукал двух зайцев и мгновенно превратился в сурового стража порядка. Его рука мгновенно приподняла полу кителя и опустилась на рукоять пистолета. Сколько уже было случаев, когда эти церберы ЕЖК открывали лихорадочный огонь по подозрительным пассажирам, даже не проверив толком, основательны ли их подозрения. Стеф улыбнулась той загадочной улыбкой, которая приводила Пиба в бешенство. Она по- прежнему не двигалась, не выказывала ни малейшего признака беспокойства, словно была совершенно уверена, что с ней ничего не может случиться. Уж не собирается ли она воспользоваться своим кольтом в этом тесном купе? Ведь она рискует ранить или убить других пассажиров… Из этого переплета их могло вызволить только что-то непредвиденное, какое-нибудь чудо. Пиб бросал якобы убийственные, а на самом деле – испуганные взгляды.
– Спрашиваю в последний раз, мадмуазель, ваши…
Слова контролера потонули в оглушительном скрежете. Жуткой силы толчок сотряс весь состав, и Пиба швырнуло на Стеф. Голова отца семейства опрокинулась на подголовник сидения, как баскетбольный мяч. Куча сумок и чемоданов обрушилась на тетку и детей. Контролер и матрона повалились друг на друга и покатились по полу, покрывшемуся трещинами. Вырванные с мест сидения переворачивались и сталкивались, как льдины в водовороте. Сотрясаемый до основания поезд продолжал по инерции двигаться, корчась в предсмертных судорогах. Пиб почувствовал, как сидение резко качнулось назад, и изо всех сил ухватился за Стеф. Последовало несколько сильных рывков, раскачавших вагон, стенки его погнулись и в образовавшиеся зияния хлынул запах пороха и раскаленной стали. Скрежет прекратился, но раздался глухой грохот. Вагон задрожал еще сильнее. Пиба подбросило с пола, оторвало от Стеф и вышвырнуло на что-то твердое. Его наполовину оглушило, и ему показалось, что он много раз переносился из света во тьму, из ночи в день, потом сиденья, тела, чемоданы вихрем понеслись вокруг него, его много раз ударяло по затылку, спине, ногам, и он снова увидел перед собой безжизненную голову Мари-Анн между слоями пыли, так близко, что замечал поры на коже, и увидел ее глаза, вылезшие из орбит и остекленевшие, ее навсегда застывшие глаза.
«Атака камикадзе»…
Лежащий среди деревьев состав был похож на какое-то подстреленное животное. Вагоны врезались один в другой и превратились в темные груды сломанных костей. Столбы черного дыма поднимались от этого остова и от воронки диаметром около тридцати метров, образовавшейся в результате взрыва на железнодорожных путях.
Когда Пиб очнулся, у него страшно болела голова и стреляло в затылке. Он никак не мог пошевельнуться, решил, что его парализовало, и пришел в отчаянье. Чья-то рука погладила его по щеке и успокоила. Сидящая рядом с ним Стеф, судя по всему, не пострадала, когда поезд сошел с рельсов.
– Мне больно, – простонал Пиб.
Она склонилась над ним и коснулась губами его лица, а потом всей груди и живота. Сквозь одежду он почувствовал ее горячее дыхание. Несмотря на боль, он испытывал наслаждение, ощущая на себе убаюкивающее прикосновение Задницы. Когда она отошла в сторону, он готов был умолять ее все повторить. Но она встала на колени у какой-то ямы и заохала до того жалобно, что Пиб, позабыв о боли и параличе, встал и подошел ей помочь.
– Ты мне не поможешь, – пробормотала она. Вокруг ее глаз были круги, а подбородок испачкан вязкой черной жидкостью.
– Я и не думал, что ты тоже можешь так мучиться, – прошептал он. – Что ты сделала со мной своими губами? У меня уже почти ничего не болит.
– Только то, что должна была сделать.
Он подождал, пока она вытрет рот плащом, и без того перепачканным землей и кровью, поднимется и встанет поустойчивее на нетвердых ногах, и сказал:
– Чудная ты девчонка.
Она улыбнулась. К ней уже вернулся обычный цвет лица, и глаза блестели, как всегда.
– Любой, кто выжил после взрыва поезда, тебе покажется, наверно, таким же чудным, как я…
Он оглядел лежащий в лесу состав, разбросанные по траве тела, уцелевших пассажиров, пребывающих в прострации или обезумевших, помятые – словно они бумажные – вагоны.
– Это никакой не несчастный случай, а атака камикадзе, атака самоубийцы, – добавила она.
– Откуда ты знаешь?
– Из-за воронки. Совершенно ясно, что был взрыв.
– А может, это диверсия…
Она тряхнула головой, словно окончательно стряхивая с себя тошноту.
– Исламские террористы всегда действуют по одиночке. Они считают, что так шансы на успех увеличиваются во много раз, и я думаю, что эта стратегия в самом деле правильная. Думаю, что в нашем случае камикадзе прыгнул на пути и подорвался прямо перед локомотивом.
Пиб пошарил у себя на поясе, чтобы проверить, не потерял ли он в этой заварухе свой СИГ П230.
– Странно, но мне кажется, ты будто знала, что так случится…
– Почему ты так говоришь?
Она смотрела на него пристально, как кошка, стерегущая мышь. Не выдержав ее взгляда, он проверил, в порядке ли его одежда. Выяснил, что в нескольких местах слегка порваны брюки и куртка. Кровь запеклась на волосах у виска и на ухе.
– Я видел, как ты задергалась, когда подошел контролер, – наконец проронил он не очень внятно. – У тебя ведь не было билетов, правда?
Она кивнула в сторону лежавших рядом тел.
– Когда едешь в последний раз, все равно, есть у тебя билет или нет.
– Да. Но только если бы поезд не сошел с рельсов, нам бы пришлось не сладко!
– Иначе что-либо может быть только в настоящем, но не в прошлом. А теперь пора уходить – скоро приедут спасатели.
– Уже? Сколько же времени я…
– Был без сознания? Целых два часа.
Стеф направилась к перевернувшимся вагонам и, не обращая внимания на трупы, стала рыться в продавленных чемоданах. Пиб понял, что она ищет еду, и, хотя это ему претило, присоединился к ней. Они вытряхнули содержимое из двух рюкзаков и набили их уцелевшими продуктами и бутылками воды. Ветер не мог разогнать запах крови и уже начавшегося разложения. Пиб старался не смотреть на изувеченные окровавленные трупы, покрытые мухами. Оставшиеся в живых люди бродили по развалинам, как зомби, на дрожащих ногах, руки у них висели, как плети, глаза смотрели в пустоту. Никто из них не выражал никакого протеста, видя, как Пиб и Стеф остервенело запасались едой. Впрочем, грабежом занимались не только они: среди осколков железа бродили и другие тени, они выбирали из одежды, обуви и косметичек ценные вещи и пачки денег. Карканье ворон раздавалось в тишине, как похоронный звон. Пиба охватил ужас, когда в одном из пакетов с едой он наткнулся на оторванную ручку младенца. Он поднял взгляд и увидел глаза женщины, которая сидела на чемодане и прижимала к себе что-то кровавое. Женщина расстегнула верхние пуговицы на запачканном кровью платье и вложила сосок набухшей от молока груди в безжизненный неподвижный ротик малыша. Она не плакала, пораженная, окаменевшая, окруженная действительностью, на которую у нее не было сил смотреть. Чуть подальше, у почти целого вагона, какой-то морщинистый, как кора дерева, старик изо всех сил вцепился в цепочку золотых карманных часов, которые у него попытался
