коридоре, во внутреннем дворе и под аркой теней, замкнувшись в гордости, страдании и тоске. Она не помнила, как спустилась в метро, а когда вышла на станции Монгалле под дождь, ей и в голову не пришло открыть зонтик. Страх и боль превратили несколько ступенек в голгофу. У нее так тряслись руки, что она сумела вставить ключ в замочную скважину только с четвертой попытки. Запах, стоявший в комнате, ударил ей в лицо, как пуля: кровь, секс и холодный пот. Все напоминало утро после битвы —вонь, беспорядок в комнате и плотная, мрачная тишина, которую не мог разорвать даже шум уличного движения.
Она поднялась на ноги, разделась и долго стояла под душем, но обжигающе-горячая вода не могла смыть грязьсдуши. Потом онадолго, со стонами и вскриками, опорожняла мочевой пузырь. Надев пеньюар, сдернула наконец грязные простыни, сунула их в стиральную машину, насыпала порошок, выбрала нужный режим, перестелила чистое белье и замерла на несколько мгновений, пережидая, пока уляжется острая, дергающая боль во всем теле.
Потом она легла, натянула одеяло до подбородка и закурила, уставясь на лампочку без абажура, свисавшую с грязного потолка. Мысли ее были тошнотворно-унылыми.
Какое-то время она могла позволить себе не работать, у нее было отложено двести тысяч франков —кстати, сколько это в евро? Невозможно сосчитать... Три года работы на сайте
Она мысленно перебирала области Франции, сделав Париж центральной точкой на мысленной карте.
Итак, не стоит и смотреть наверх, к северу, она там никогда не была, но сразу отбросила из-за дурной репутации.
Люси не знала никого, кто согласился бы там поселиться по доброй воле, и пусть даже нехорошая слава —всего лишь слухи да сплетни, ей этого достаточно.
На востоке страны слишком холодно, хотя снег там не выпадал уже много лет подряд. Кроме того, ее совершенно не прельщало близкое соседство с Германией — эта страна ей не нравилась.
Оставались запад и юг. У Люси с детства была великолепная географическая память, и она представила себе автодороги, исходящие из Парижа, как артерии из сердца, и питающие 'тело' страны. Она следовала мысленным взором по одному из шоссе, ведших на запад, ехала по нему в прошлом году к брату. Указатели с названиями мелькали в ее памяти, словно она действительно находилась за рулем арендованной машины: Бордо, Нант, Орлеан, Шартр...
Шартр!
Она так резко выпрямилась, сев на кровати, что боль залила яростным потоком всю нижнюю часть тела: так кусает своего противника хищник, поднятый из норы.
Люси не обратила внимания на текущие из глаз слезы.
Шартр. Бартелеми.
Она забыла о Бартелеми! Страдание и прострация, в которую она впала, начисто отбили ей память, так всегда бывает во времена страшных потрясений: последние, самые свежие впечатления исчезают первыми. Она села за столик и положила пальцы на клавиши оставшегося включенным компьютера.
Люси колебалась, понимая, что не должна искать поддержки и утешения у восемнадцатилетнего парня.
А что, если он соврал насчет своего возраста? Что еще она о нем знала, кроме того что Ваи-Каи якобы излечил его от паралича? Девки с ее работы, эти мерзавки, отшатнувшиеся от нее, как бегут прочь от заболевших СПИДом (она даже не открыла их подарок —плату за предательство!), много раз жестоко накалывались, увидев своих клиентов, так сказать, во плоти, наяву, а не на сайте. Чувствуя безмерную усталость, Люси нажала на кнопку, решив все-таки проверить почту.
В конце концов, чем она рискует? Она и так все потеряла.
Глава 12
Мириам не спала, когда Йенн вернулся в их номер в гостинице на окраине Блуа. Лекция Ваи-Каи проходила в здании заброшенной церкви в окрестностях города и продолжалась до четырех утра. Вопросы на сей раз задавались на пяти языках —французском, английском, немецком, итальянском и... литовском, причем переводчика в зале не нашлось, и двум слушателям-литовцам пришлось в конце концов объясняться на жутком франко-английском, что очень веселило аудиторию.
Между двумя взрывами безумного хохота Духовный Учитель затронул новую тему —кочевой образ жизни.
Он связал это с круговым, циклическим временем, противопоставив его оседлости и линейному, эпизодическому, однонаправленному времени, порождающему так называемый 'часовой' прогресс, уничтожающий человеческую расу. Нет, Учитель не проповедовал возврата к племенным скитаниям эпохи неолита, он имел в виду духовное 'кочевание', постепенный отказ от материальных благ этого Mиpa, от самих понятий 'собственность', 'границы', много сотен лет натравливающих людей друг на друга. Он несколько раз цитировал, подчеркивая свои слова щелчками по микрофону, знаменитую фразу, приписываемую индейскому вождю Сиэтлу:
Большинство болевых точек и гнойников земного шара были, по словам Ваи-Каи, связаны с территориальными претензиями, и неважно —справедливы эти претензии или нет: Балканы —Сербия, заявляющая о своем неотъемлемом праве на священную провинцию Косово; Израиль, где два народа спорят за пустыню и воду, призывая в свидетели Бога —Единого и мстительно-грозного; Тибет, чистейшая и безмятежная крыша мира, аннексированный Китаем; Индия и Пакистан, рвущие друг другу глотки за Кашмир; Восточноафриканский мыс, Судан, Эфиопия, Эритрея...
Мириам привстала, опираясь на локоть. Простыня соскользнула с плеча, обнажив одну грудь. В Йенне мгновенно вспыхнуло желание, хотя минутой раньше он напоминал комок оголенных нервов. В большом зеркале в рост, висевшем на стене напротив кровати, он видел свое смутное отражение. Комната в полумраке была как две капли воды похожа на все бесцветные номера двух-трехзвездных французских гостиниц: светлые стены, бежевый ковер, белое дерево.
—Йенн...
Если в голосе Мириам звучали одновременно мольба и решительность, это означало одно: она готова выплеснуть ему на голову очередной ушат упреков. А ведь он попрощался в коридоре с Ваи-Каи и остальными молча, простым кивком головы, и совершенно бесшумно проник в номер.
—Ты не спишь?
Глупый вопрос: он не стал бы спрашивать, если бы она спала!
—Мне осточертело, Йенн.
Она села, прислонившись к спинке кровати, с надутым видом скрестила руки на груди. Он не сумел понять, от чего покраснели ее глаза —то ли от недосыпа, то ли от слез.
