может больше играть с тонкой эластичной кожицей, так нежно укрывавшей когда-то его прибор.
— Скоро будем на месте, —буркнул Юсуф.
Машина въехала в грязную, обсаженную высокими тополями аллею, тянувшуюся вдоль высокой каменной стены к дому. Снова пошел дождь, заливая ветровое стекло крупными липко-жирными каплями. Юсуф достал из нагрудного кармана тенниски дистанционный Пульт, которым открывались ворота, начал набирать комбинацию цифр, то и дело поглядывая на дорогу.
В стене открылись створки металлических ворот, замаскированные под каменную кладку.
Матиас удивился, обнаружив штук тридцать автомобилей в бывшем парке, превращенном в огромный гараж, вернее, во множество гаражей-ракушек, расставленных на лужайках и прикрытых камуфляжной сеткой.
Крыши жилых построек угадывались за кронами кедров и лип, взирающих на окружающий мир с великолепным презрением остатков былой роскоши. Взгляду Матиаса постепенно открывалось охряное здание фермы, выстроенное в форме буквы 'U', с покатыми крышами из плоской темно-коричневой черепицы. Сараи и конюшни, содержавшиеся в идеальном порядке, обрамляли главное строение — хозяйский дом, массивный и богатый.
По аллеям, превратившимся в грязное месиво, бежали под дождем люди, вжимая головы в плечи.
Юсуф припарковался перед входом в главное здание, кивком приказал Матиасу идти следом. Снаружи здание выглядело скорее заброшенным, но внутри бурлила лихорадочная активность. Десятки людей деловито сновали по лабиринту темных комнат с полами, выложенными плиткой. Гул гортанных голосов сливался со смехом, скрежетом множительных аппаратов, щелканьем клавиш, музыкой, доносившейся из репродукторов, и телефонными разговорами, превращая это странное место в шумный и внешне бестолково-суматошный улей.
Большинство увиденных Матиасом людей были иранцами, афганцами или арабами, некоторые походили на уроженцев Северной Африки, но могли быть и итальянцами, греками, турками или албанцами, меньше всего было блондинов со славянским типом —украинцев или прибалтов. В большинстве своем мужчины были молоды, бородаты, одеты в военную форму, носили за поясом пистолет, а нестерпимо ярко блестевшие глаза выражали свирепую решимость добиться цели и страстное желание пожертвовать собой во имя великого дела.
Юсуф начал подниматься по широкой лестнице, начинавшейся в центре вестибюля. На площадке второго этажа Матиас увидел первую женщину: из-под темного покрывала смотрели подведенные черным глаза. Поймав на мгновение ее взгляд, Матиас прочел в нем безграничное отчаяние живущего в неволе человека —он и сам смотрел бы так же, приговори его машина правосудия к тюремному заключению. Роль шпиона, а вернее —наживки, которую уготовили ему Блэз и Кэти, была в тысячу, в десять тысяч раз лучше четырех каменных стен и низкого потолка камеры. Пусть он был не более чем игрушкой в руках легавых, плевать, что они могли в любой момент вздрючить его с помощью электронного поводка! У него сохранялась иллюзия свободы, он видел небо над головой, передвигался в пространстве, кажущемся безграничным, он все еще мог укрыться в лоне ночи, вслушиваясь в шорохи и шепоты этого мира.
Блэз показал ему статью в ежедневной газете о смерти некоей Франсины Эстебан —той самой блондинки, которую Рысь приказал ему убрать несколькими неделями раньше. Матиас не сразу узнал ее на глянцевой фотографии —она выглядела молодой и по-детски аппетитной.
Журналист приписывал это преступление хозяевам и клиентам педофильских сетей: Франсина Эстебан —вдова убитого депутата —готова была обнародовать список имен. У полиции нет ни одной серьезной зацепки —ни записей, ни дискеты. Заканчивалась статья грустным выводом о поразившем французское общество так называемом 'русском синдроме': власть не способна противостоять мафии, правовое государство сдает позиции одну за другой. Блэз свернул газету с довольной улыбочкой, словно хотел сказать:
Юсуф постучал в массивную дверь, которую охраняли два темнокожих великана, вооруженных самопальными 'Калашниковыми-50' —излюбленным оружием на Востоке, в Африке и арабских странах. Матиас услышал, как они обменялись несколькими словами по-английски. Наверняка члены 'Исламской нации' —организации, завоевывающей одно черное гетто в крупных американских городах за другим. Они устанавливали собcтвенную власть, вселяя панический ужас в сердца белого христианского большинства (в южных штатах это усугублялось страхом перед латиноамериканской 'проказой'). 'Нация', сдавшая на какое- то время позиции из-за излишнего пристрастия к рэпу, пропагандирующему секс и материальные ценности, теперь снова становились единственной альтернативой крэку, насилию и проституции, разлагающим негритянские кварталы. Блэз и Кэти расходились во мнениях касательно феномена этой организации: он считал ее моральное влияние скорее положительным, она же, как женщина, не слишком радовалась тому, что радикальный ислам укореняется на ее родине, остающейся —худо-бедно —символом и оплотом западной демократии. Матиас же был уверен, что эта проблема вообще не встала бы на повестку дня, если бы Запад, так кичащийся своей распрекрасной моделью демократии, не сколотил значительную долю своего богатства на работорговле.
Чей-то голос на арабском сухо пригласил их войти.
Хозяин кабинета сидел за роскошным письменным столом.
Он был одет в темную джеллабу и тюрбан, длинная с проседью борода обрамляла изможденное восковое лицо. Взгляд горящих, как угольки, глаз обратился на Юсуфа, потом на Матиаса. Света в комнате было немного, в углу Матиас заметил камин с деревянной лепниной, из мебели стояли четыре стула и множество ковров.
Сотовый телефон и ноутбук на столе хозяина вносили неожиданно современную нотку в окружающую обстановку.
Тишину комнаты периодически нарушал гул, доносившийся снизу и из соседних комнат.
В качестве приветствия Юсуф выкрикнул 'Аллах Акбар!', Матиас последовал его примеру. Преподаватель египтянин, две недели учивший Матиаса начаткам языка, уверял, что его арабский очень даже неплох: 'Произношение чуточку слишком гортанное. Так говорят буры, они думают, если плюешься словами из самой глубины глотки, выходит естественнее! Арабский —самый гармоничный из языков, когда на нем говорят поэты или поют женщины!'
—Ты привел к нам нового солдата, Юсуф? —Французский мужчины звучал очень мелодично.
Слащаво-мягкий голос не мог скрыть жесткости тона.
Скорее всего, талиб, прошедший подготовку в иранских или пакистанских лагерях и посланный во Францию для проверки деятельности местной ячейки 'Международного джихада'.
—За него поручился тот, кого называют Джудом, —с величайшей почтительностью ответил Юсуф.
—Джуд — драгоценный и очень верный друг, мы можем доверять тем, кого он рекомендует. Приближается время для решительного удара, и нам нужны солдаты.
—Решительного удара, Али?
Их собеседник выдержал театральную паузу — Матиас воспринял это как чистой воды поповское манипулирование.
Такие святоши, как этот Али, живут служением своему Богу, но они узурпируют этого Бога, ставят Его на службу собственным интересам, чтобы оправдать жажду власти и жестокость. Внезапно Али вышел из оцепенения и поднял глаза на Матиаса.
—Как тебя зовут?
—Малик. Малик Абдул Рахим.
Это имя придумал для Матиаса его учитель-египтянин.
—Царь и солдат Господа. Прекрасный путь. Добро пожаловать в наши ряды, Малик. Юсуф представит тебя остальным и сообщит все, что ты должен знать о нашей организации.
Все, что новичку нужно было знать о 'Международном джихаде', заключалось в нескольких словах: слепое подчинение приказам афганцев и иранцев, просочившихся на Запад через дипломатические и экономические лазейки. Считающие себя стражами исламской революции, талибы и паздары вели себя как настоящие деспоты. Люди выполняли все их приказы с рабской yродливостью, и неважно, что им
