«Плыви на юг… все время… на юг», — приказывал ему голос умершего, все еще звучавший в его ушах.
Он тщательнейшим образом выверил курс корабля. Потом вдруг перестал следить за курсом и предоставил кораблю плыть по воле волн. Жизнь его становилась все короче, а душа — все темнее. Он воспринимал это свое состояние без протеста или отчаяния, даже старые печали покинули его. Отныне он ощущал себя пустым, как эта скорлупка, на которой он плыл. Зрение тоже тяготило его; перед его глазами возникали видения: стервятники, от которых он отбивается ударами весла, берега, созданные силой его воображения и населенные несуществующими созданиями, башни и обелиски Посейдониса, скрытые под толщей прозрачной воды. Ему мерещилось среди раковин золотое сверкание Великого Храма и металлический блеск укреплений. Потрескавшимися губами он бормотал:
Он не улавливал больше смысл этих слов; он просто вспомнил их звучание. Для его сердца и разума они значили не больше, чем ветер или плещущаяся о борт вода. Они даже не будили больше воспоминаний о маленькой рабыне из Сосновой виллы. Ее нежное лицо стерлось из его памяти.
8
Как всегда на заре, дурачок заворочался на охапке листьев, служивших ему постелью. Он с серьезным видом всмотрелся в небо, а затем одним прыжком перепрыгнул через спящих в гроте людей, некоторые из которых лежали, обнявшись, и вышел наружу.
Вприпрыжку, как коза, он помчался к морю. Чтобы добраться до него, надо было пройти по круто идущей вниз тропинке, чуть не падая в пропасть и цепляясь за неровности. Но он уверенно преодолел опасный спуск и повернул к пляжу. Пляж представлял собой застывший поток лавы: при соприкосновении с водой он раскололся и поднялся широкими глыбами, которые качались под ногами сумасшедшего. Точным прыжком он приземлился на утес, наполовину скрытый водой, и, скорчившись, сел там, подтянув колени к подбородку. Ветер трепал его спутанные волосы, а он любовался Океаном.
Старое чудище дремало под своей зеленоватой оболочкой, вздыхая и постанывая, как человек. Вода тихо плескалась между камнями, и казалось, будто во сне оно украдкой целовало этот остров, сжатый в цепких объятьях его огромных шевелящихся рук. Легкая рябь от дуновений ветра морщила переливчатую гладь моря. Над проливом нависало серо-зеленое марево со следами ночной темноты. Густая чернота прибрежной скалы перемежалась с бледными наплывами лавы. Каменистый берег, более светлого оттенка, уходил в море вытянутыми полосами, напоминающими по форме органные трубы…
На самой линии горизонта, ниже облачной завесы, начинало разгораться зарево. Грива безумца поднималась, как от электрического заряда. Казалось, его и без того выпуклые глаза с красными прожилками сейчас выскочат из орбит. Он вытянул тощую шею. На его жалком лице отражалось напряженное внимание. Каждое утро вот так же он ожидал восхода! Первый красный лучик робкой кистью окрасил море, дотянулся до утесов, и на них тоже заиграли отсветы зари. А затем из моря поднялся пылающий шар и зажег все кругом. Загорелись облака; окрасились черные скалы и вулканические глыбы. Дурачок вздрагивал, хлопал в ладоши, издавал радостные восклицания. Трижды он простирался ниц, окуная в морскую пену свою бесформенную гриву. Вдруг он выпрямился, встал, задрожал, искривил жалобно рот, указывая пальцем в сторону солнца. На фоне раскаленного диска четко вырисовывался дерзкий силуэт. Что-то двигалось по Океану в сторону берега!
Он вскарабкался вверх по скале, подбежал ко входу в пещеру, постоянно оборачиваясь назад и показывая на черное пятно на морской глади. Спящие с трудом пробуждались. Возвращения сумасшедшего служили им сигналом к пробуждению; а еще они странным образом передавали им ощущение уверенности в завтрашнем дне. Этот день еще ненадолго продлял им жизнь. Они перенесли столько лишений и несчастий, их преследовало чувство опасности и собственной вины, поэтому блаженный был их единственной надеждой! Они считали, что Высшее Божество сохранило им жизнь в награду за его чистоту, что его ежедневные любования морем на скале спасут их от божественного гнева, потому что его душа чиста от скверны. Но, услышав его странные выкрики, увидев бурную жестикуляцию и испуганный взгляд сквозь густые пряди волос, все вскочили и со страхом окружили его.
— О, горе нам! — вскричала жрица Фаина. — Сжалься, о великий Посейдон!
Безумец не мог изъясняться членораздельно, он только высовывал длинный, дрожащий язык между мокрыми толстыми губами и качал головой, как старичок. Остальные столпились вокруг него, их было около тридцати, одетых в козлиные шкуры и лохмотья. Длинные, спутавшиеся волосы, морщинистые веки, впалые, бледные щеки, затравленный вид этих людей красноречивее любых слов говорили об их жизни. Одна из женщин, единственная сохранившая красоту, взяла дурачка за запястье.
— Не дрожи так, — сказала она. — Не кричи… Ты что, не узнаешь Ико? Посмотри на меня. Я — Ико, твой друг…
Он заскрежетал зубами. Струйка слюны стекала по его подбородку с торчащим кустиком волос. Он поднял свое уродливое лицо к солнцу. Ико гладила его по руке без отвращения, даже с какой-то нежностью и заботой.
— У! У! — загудел он.
От этого жалобного звука становилось не по себе.
— Несчастье! Несчастье! — пронзительно кричала Фаина, протягивая к дневному светилу костлявые руки со скрюченными пальцами, похожими на когти.
Дурачок тащил Ико к скале, то вцепляясь ей в рукав, то приплясывая вокруг нее, постоянно указывая на море и испуская крики. Один из мужчин, широкоплечий, наклонился и поднял камень.
Показался треугольный контур скалы. Золотистые волосы Ико и темная копна волос сумасшедшего выделялись на светлом фоне воды. Между очертаниями их голов виднелся покачивающийся корабль.
— Это один из наших, — заметил широкоплечий, — на борту никого нет! Корабль мертв!
Восходящее солнце превратило волосы Ико в сеть из чистого золота. Казалось, что светится не горизонт, а ее нежное лицо.
— Я вижу человека в шлеме и доспехах. Он полулежит на палубе.
— У! У! — стонал безумец.
Он спрятал лохматую голову у девушки на груди. Шкура, служившая ей одеждой, не могла скрыть стройность ее фигуры.
— Я тоже его вижу, — сказал крупный мужчина.
— Я тоже!
— Смотрите!
Корабль круто развернулся. На один миг стал виден его единственный пассажир. Блеснул остроконечный шлем. Стоявшим на берегу показалось, что человек пошевелился, пытаясь дотянуться до кормовых весел. Корабль снова вильнул бортом, словно стараясь избежать встречи с этим негостеприимным
