Вильгельм повторял также, что отныне он выступает уже не просто как претендент на английскую корону, но и как носитель карающего меча Господня и полномочный посланник Папы. И он указывал всем на хоругвь с золотым крестом, что была доставлена из Рима и теперь развевалась над его шатром.
Когда к герцогу приводили пойманных лазутчиков Гарольда, он изображал показное удивление и говорил им:
— Неужто Гарольду и впрямь не жалко золота и серебра, чтобы платить тебе и иже с тобой за проворство да усердие, с каким вы шпионили за мною на Диве и здесь? Ведь планы свои и приготовления я ни от кого не держу в тайне. И мое присутствие здесь есть яркое тому подтверждение. Что же Гарольду еще надобно знать? Каких вестей он ждет от вас?.. Передайте ему, что ежели до истечения года сего он не узреет меня на земле, которая, как он, очевидно, полагает, защитит его от моего вторжения, знать, жить ему в мире и спокойствии до конца дней своих. До истечения года сего! Хорошенько запомните мои слова! Да, и еще скажите, пускай не уповает он на то, что ненастье, бури и коварные течения станут мне помехой. Покамест стихия против нас, однако Господь придет нам на помощь и не сегодня-завтра она станет нашей союзницей.
Приближался конец сентября, когда в один прекрасный день на подступах к нашему лагерю дозорные схватили какую-то бродяжку, совсем еще юную. Девушка так настойчиво повторяла мое имя, что они немедленно отвели ее прямиком к сиру Вильгельму. Мне тотчас сообщили, что герцог требует меня к себе. Бродяжкой оказалась моя сарацинка. При виде ее от неожиданного потрясения я едва не рухнул наземь. Она сказала:
— Вот видишь, славный мой сеньор Гуго, несмотря на все мои клятвы и обещания, я не смогла-таки удержаться и вновь отправилась бродяжничать. В Реньевиле мне стало совсем невмоготу жить, и потом я думала, что скоро забуду тебя. Но чем дальше уходила я от твоего дома, тем горше делалось у меня на душе. Однако возвращаться назад в твой дом мне совсем не хотелось — меня оттуда прогнали бы как чумную! Я знала — ты единственный, кто сможет меня понять и простить, оставалось только разыскать тебя. Да-да, во что бы то ни стало! Я догадывалась, что жестоко оскорбила тебя — своими выходками и диким нравом, а вовсе не из злости, потому как ее у меня отродясь не было. Чтобы заработать на кусок хлеба, мне снова пришлось петь — на рыночных площадях и в замках, правда, теперь я была уже совсем одна, потому что своих сотоварищей-лицедеев повстречать мне так и не удалось… Но все это время, клянусь, я искала тебя повсюду. Меня отправили на Див, но, когда я туда добралась, тебя там уже не оказалось. Тогда я вернулась в Кан, к госпоже герцогине, и после того, как я усладила ее своим пением, она рассказала мне, где тебя искать. От нее-то я и услышала про бухту Сен-Валери. Герцогиня дала мне коня — и вот я здесь.
Что мог я ответить Мирге? Ее появление было мне совсем не в радость. Я уже начал мало-помалу забывать ее и даже стал гордиться собой.
— Еще чуть-чуть, — продолжала Мирга, — и я стала бы такой, как вы хотели, но вот терпение мое лопнуло. Однако сейчас чувство, которое вы от меня ждали, окрепло и живет во мне.
Я вспомнил слова настоятеля Сент-Эвруской обители о чудесном спасении заблудшей души и ощутил, как моя злая досада на Миргу начинает таять, словно воск на огне. Взглянув на тонкую шею девушки, ее хрупкие плечи, я был больше не в силах гневаться и все ей простил. В конце концов, герцог, устав слушать наши речи, сказал:
— Так женись на ней! А уж потом она отправится служить герцогине и пусть ждет твоего возвращения. — И, повысив голос, прибавил: — Ибо отныне женщинам только и остается, что ждать, набравшись благоразумия и долготерпения! Даю вам два дня сроку, если только не будет ветра. Вадар, предоставь им хижину где-нибудь за лагерем, ежели таковая сыщется. И запомните, я излишеств не терплю, так что не вздумайте ходить на головах от счастья, хоть вы оба его и заслужили.
Нас обвенчал епископ Одон. А герцог одарил не менее щедро, чем Герара с Жакеттой. Сенешал освободил меня на время от службы. Таким образом, в нашем распоряжении было целых два дня да хижина старшего кормчего, стоявшая тут же, неподалеку от бухты Сен-Валери.
Потом пришло время расставаться, Когда мы прощались, Мишелетта — после епископского благословения у меня больше язык не поворачивался назвать ее Миргой — проявила завидную твердость духа, чего нельзя было сказать обо мне.
— Муж мой любимый, — обратилась она ко мне, — отныне мы будем вместе и в радости, и в горе. Ты, наверное, боишься за меня — как-то доберусь я до Кана? А разве мне не страшно за тебя? Я возвращаюсь не одна — меня будут сопровождать стражники герцогини. А тебя ожидает бурное море и поле брани. Думай обо мне непрестанно, и, если ты и вправду горячо меня любишь, моя душа будет тебе надежным щитом, а сердце — верным копьем.
Перед тем, как поцеловать меня в последний раз, она призналась:
— И еще знай: я с радостью поеду в Реньевиль, но только с тобой.
Когда она уехала, Герар сказал мне:
— В конце концов, братишка, я одобряю твой выбор. Ежели до встречи с тобой она и была ведьмой, то теперь дьявольские чары оставили ее. Когда отец Одон венчал вас, я внимательно следил за нею. Она была сущий ангел во плоти, хотя и с темной кожей! Но почем мы знаем, может, далеко не все ангелочки такие же белокурые да розоволицые, как наши нормандские девушки? Раньше от ее взглядов так с души и воротило — зыркала глазищами, словно птица ночная. Зато теперь — совсем другое дело. Что же касается всего остального, ты не отчаивайся.
— Какого такого остального?
— То, что ее в детстве похитили бродяги, еще ничего не значит, может статься, однажды чисто случайно, каким-то чудом она разыщет своих родителей и они окажутся досточтимыми сеньорами, владетелями богатых угодий и больших стад. Должен тебе заметить, народ в Пуату горе не мыкает, как в иных краях. Так-то вот!
Глава XIV
БЕВЕНСИЕЦ
Меж тем дни шли за днями, а ветер по-прежнему дул с запада. Сказать по правде, положение герцога было не из завидных: пришла осень, а мы по-прежнему сидели на берегу и маялись от безделья. Настала пора подумать о роспуске войска. Но согласятся ли воины, прибывшие из дальних пределов королевства, собраться под знаменами герцога будущей весной? Надежда на это, увы, была небольшая. Кроме того, мы хорошо понимали, что неудача наша будет Гарольду на руку — она только упрочит его власть, и тогда Вильгельм лишится верных союзников.
Однако герцог не отчаивался. Он искренне верил в удачу, хотя иные поговаривали, будто за ее благоволение он, как человек чересчур расчетливый, заплатил слишком малую цену, а для успеха великого дела требуется куда больше затрат. Но что бы там ни утверждали злые языки, вера в победный исход его похода была непоколебима. И вот, всецело положась на волю провидения, Вильгельм повелел провести в честь Господа нашего пышные молебны и шествия войск. Во время торжественных процессий он вместе с другими военачальниками нес реликвии святого Валерия Люксейского, основателя Леконского аббатства. То было поистине восхитительное, волнующее, невиданное зрелище: почти пятьдесят тысяч воинов шествовали стройными колоннами вдоль морского берега, распевая молитвы и гимны во славу Всевышнего.
Наконец большой медный флюгер, венчавший мачту «Моры», повернулся на север! Ветер подул с юга. Над лагерем вознесся громогласный ликующий крик, который тут же подхватили трубы — они гремели по всему побережью. И тут же началась посадка на корабли: хоть мы и спешили, но порядок старались не нарушать. Это было как нельзя кстати! Ибо многие воины, причем далеко не робкого десятка, уже были готовы нарушить клятву, покинуть герцога; их примеру собирались последовать и другие. Благоприятный ветер, однако, развеял все сомнения, возродил пошатнувшуюся было веру и вновь сплотил нас воедино. Разувшись, мы с радостью двинулись каждый на свой корабль. Герольд возгласил о том, что всем стругам по
