своею недавней победой.
Герцог даже не прогневался. Он удостоил англичанина ответом, но слова его были исполнены иронии:
— Передай хозяину мою благодарность за совет, хотя он мог бы избавить нас от выслушивания столь унизительных для нас, нормандцев, предостережений. И еще скажи ему: я вовсе не намерен трусливо выжидать благоприятного момента за частоколом крепости, я вступлю в битву тотчас же, как только завижу Гарольда. Япоступил бы так, даже если бы у меня было всего лишь тысяч десять воинов! А их у меня гораздо больше.
Меж тем всадник, которого мы упустили в Певенси, мчась днем и ночью, добрался до Хамбера, что в графстве Йорк, и по ту сторону реки разыскал шатер Гарольда. Об их встрече, как и о последующих событиях, мы узнали лишь много позже. Англичанин поведал Гарольду:
— Сир, нормандцы высадились на наш берег! И воздвигли деревянную крепость! Они идут в глубь страны.
Гарольд пришел в ярость:
— Ах, зачем позволил я Вильгельму с войском беспрепятственно ступить на берег Англии! Надобно было сразу же отбросить его в море, да там и утопить, чтобы не смел он впредь покушаться на землю мою!
Теперь мне надобно объяснить, отчего Гарольд задержался на севере английского королевства. Хотя у Вильгельма в тех краях было немало союзников, мы не ведали, что там происходило, и я не могу сказать, в какой степени это было известно самому герцогу. Правду мы узнали лишь много позднее, о чем я весьма сожалею, ибо, знай мы все наперед, у нас было бы гораздо больше преимуществ. Как мы помним, Тостиг, брат Гарольда, изгнанный из Нортембери, нашел прибежище во Фландрии, и Вильгельм Нормандский через своих посланников сумел склонить его на свою сторону, обещав, что в случае победы Тостиг сможет вернуть себе в Англии все, чего он лишился. Точно такие же обещания герцог дал и тщеславному Гадраде, королю норвежцев, супругу дочери новгородского князя и бывшему предводителю византийских наемников. Гадрада грезил о великой империи, в которую вошла бы и Англия. И он без особого труда заключил союз с Тостигом, ненавидевшим Гарольда. И вот в месяце мае года 1066-го шестьдесят стругов Тостига подошли к берегам графства Кент и острова Уайт. Когда ему стало известно о приближении Гарольдова войска, Тостиг захватил устье реки Хамбер. Но Гарольд оттеснил его в море, и Тостиг поспешно отплыл в Шотландию, где должен был дожидаться норвежского короля. 20 сентября, объединив свои силы, Тостиг с Гадрадой разбили войска графов Эдвина и Моркара, военачальников Гарольда, оборонявших Фулфорд. Там разразилось поистине жестокое побоище! Уже после того, как мы победили, я собственными глазами видел, что вся земля там была сплошь усеяна грудами костей — воины сражались за победу, не щадя себя. О люди, как жалки и страшны вы в гневе своем! Воистину на земле нашей нет места раю, ибо разве может быть рай рядом с юдолью слез, каков весь наш жестокий мир! Норвежский король с Тостигом с ходу захватили Йорк — казалось, ничто уже не сможет остановить их победной поступи. Но тут подоспел Гарольд со своими воинами, коих местные жители величали не иначе, как верными псами короля. Наши святые отцы в угоду Вильгельму выставляли Гарольда сластолюбивым нечестивцем, душегубом, презревшим веру и закон, спесивым захватчиком и злейшим врагом справедливости. Однако, сказать по правде, и я уже об этом упоминал, мне он представлялся совершенно другим. Нет спору, Гарольд и впрямь был дерзок и своенравен, но и отваги ему было не занимать. Узнав о жестоком поражении в Фулфорде, он, как гром среди ясного неба, обрушился на норвежцев в Стамфорд-Бридже — было это 25 сентября — и разгромил их в пух и прах. Тостиг пал в битве, та же участь постигла и Гадраду. А те, кто выжил, нашли погибель на морском берегу, так и не успев ступить на палубы своих стругов.
Однако насладиться сполна плодами победы Гарольду не довелось. Только возрадовался он, как примчался вестник из Певенси и рассказал, что мы уже на южном берегу его королевства. Следом за ним прибывали и другие гонцы — они сообщали, что мы возводим укрепления под Гастингсом, что в войсках наших поддерживается безупречная дисциплина и что мы хоть сегодня готовы вступить в бой. Гита, мать Гарольда, вся родня его и друзья принялись уговаривать его, чтобы не шел он против нас. И они были правы: ибо армия его после двух страшных битв была измотана и, прежде чем ввязываться в следующий бой, надо было восстановить ее силы. Граф Герт, брат Гарольда, произнес такую речь:
— Дражайший брат и повелитель, умерьте отвагу, наберитесь хладнокровия, будьте осторожны! В жестокой битве с норвежцами вы потратили немало сил, и вам не выстоять против нормандцев. Прошу вас, дайте себе хоть небольшую передышку. Заклинаю вас, хотя положение мое и достоинство не позволяют мне унижаться перед вами, даже если речь идет о вашей жизни, но я переступаю через них и прошу вас повременить.
— Я нападу на Вильгельма врасплох, — прогремел Гарольд, — как на Тостига с Гадрадой!
При этих словах мать его издала стон: ведь Тостиг был победителю родным братом, а ей — сыном. Ее материнское сердце не знало жестокости, ненависти, злобы, оно жило лишь любовью к детям.
— Вспомните ваши обещания и клятвы, — с укором произнес Герт.
— Вильгельм вырвал их у меня хитростью, даже не посчитавшись с тем, что скажут мои народы, а они желают остаться англичанами!
— Пусть так. И все ж не совершайте клятвопреступления, ибо оно есть злодеяние против религии и за него понесете жестокую кару не только вы, но и народы ваши.
— Стало быть, ты на стороне Вильгельма?
— Кроме того, вы навлечете позор на весь наш славный род. А это очень серьезно, потому что касается всех нас.
— Отвечай прямо: ты за Вильгельма?
— Нет, Гарольд. Нет! Я ничем ему не обязан. Я не давал ему никаких клятв.
— Тогда к чему твои нелепые увещевания?
— Я свободен и готов без страха встать на защиту родной земли. Ясно?
— Как ночью!
— Я буду сражаться за вас, как всякий сеньор, обязанный защищать и народ свой, и земли свои, но только не от вашего имени.
— В чем же разница?
— Я один встану против Вильгельма. А вы, брат мой, как бы не будете об этом знать. Живите себе спокойно и ждите окончания войны. Тогда никто не посмеет обвинить вас в том, что вы нарушили клятву. И что именно по вашей вине над свободой наших народов нависла смертельная угроза.
От герцогских лазутчиков мы потом узнали, что Гарольд пришел в бешенство: он осыпал проклятиями и упреками брата Герта, свою подругу, прекрасную Эдит Лебединую Шею, и опустился даже до того, что пнул башмаком родную мать, Гиту. При этом он ревел, точно дикий зверь, и топал ногами:
— Сие все ложь! Вы желаете моей погибели! Герт думает одержать победу без меня — и завладеть моей короной! А вы, бабы, тоже хороши: вами корысть движет, и вы помогаете ему слезами и причитаниями! А вы, сеньоры-предатели, знать, надеетесь, что за трусость вам щедро воздастся? Да, я клялся на Святых мощах — этого никто не отрицает, но я король волею моего народа, а среди него найдется немало безвестных праведников, коих Церковь, придет время, причислит к лику святых! Я клялся, как клянется узник — чтобы выйти из темницы, как поет птица в клетке — назло птицелову! Интересно, как вы поступили бы на моем месте — ты, мудрый и благоразумный Герт, и все вы? Клятва, которую я дал, не имеет силы. И никому из вас неведомы последние слова короля Эдуарда, сказанные им в смертный час! Он соблаговолил передать корону мне — вот что. А воля умирающего — закон, особенно если он — король, и пред ней все прежние обстоятельства — ничто. Ибо в последний час на человека нисходит небесное озарение. Он стоит на грани между жизнью и смертью. Он уже зрит зарю вечности, и ему открывается то, что всем нам знать заказано.
Однако пламенная речь узурпатора, продиктованная слепой яростью, полная укорами и злой иронией, никого не убедила, даже его самого. Ибо Гарольд лучше, чем кто бы то ни было, понимал, что на душе у него лежит великий грех: нарушив клятву, он не выполнил священной миссии к герцогу Вильгельму, а по возвращении из Нормандии обманул старого Эдуарда.
