приглашены мадам де Катрелис остаться на обед.
Трудно представить себе то, чем был этот импровизированный прием. Наследники замков, а среди них были даже люди из западных областей Франции, что так упорно держится за сеньории и званые ужины, — все они были только бледными тенями прошлых времен. Прежнее изобилие заменил церемониал, который как бы извинялся за простоту сельского быта. Целыми днями они тряслись на своих лошадках по полям и лесам, по разбитым дорогам, избегая вполне реальных опасностей (наименьшей из которых была возможность свернуть себе шею или разбить голову о низко наклонившиеся сучья деревьев), разгадывали хитрости оленей, меняли в зависимости от этого свой путь и, весело празднуя свои скромные победы, были счастливы тем, как провели день. Они были рады собраться в доме, все вместе, чтобы подкрепить силы, ели с аппетитом и пили крепко. Любой рассказ или небылица вызывали у них смех. Они продолжали вести тот образ жизни, который вели их предки в течение тысячи и более лет, и он казался им незыблемым, раз они могли его поддерживать. Но как долго? Ценой каких жертв? Минутные восторги, бег лошадей, звонкие песни рожков, тявканье собак, блеск поздней осени заслоняли от них горькую действительность. Они были последними, но жили и говорили так, словно имели в запасе вечность. Фонкер разорялся, Серис убивал своих собак, Белланд брал свору «напрокат», Пюйфор закладывал недвижимость, чтобы содержать свою. Другие, более удачливые или более осторожные, терпели меньшие убытки, но делили свои владения и продавали их по частям, совершенно не думая о детях.
За десертом каждый повествовал о своих охотничьих подвигах с тем таинственным видом, который так любили напускать на себя в восемнадцатом веке. Постепенно выяснилось, кто из них на сегодня чемпион охоты; Фонкер на этой неделе затравил трех кабанов и четырех оленей. Серис — двадцать семь лисиц, а Белланд с начала октября и удивительнейшим образом — шесть королевских оленей. А кто-то, с меньшим апломбом, но с той же страстностью рассказывал о встрече с барсуками, «занимавшимися своими проделками на расстоянии ружейного выстрела» от замка. Еще один хвастался тем, что убил рысь, а поскольку над ним начали смеяться, то он пригласил «всю компанию» к себе полюбоваться на чучело, которое он из нее сделал. Диана де Фонкер уверяла, что выдрессировала сокола, и призывала дам последовать ее примеру «для возрождения этого древнего вида охоты». Ей аплодировали. Вино в Бопюи отличалось изысканным вкусом. Мадам де Катрелис со свойственным ей талантом дипломата умело направляла разговор, давала возможность поблистать каждому, гасила своей улыбкой начинающиеся ссоры. Господин де Катрелис молчал. Сдвинув брови, он слушал расходившихся хвастунов, с трудом сдерживая желание пожать плечами. Фонкер задал ему несколько неуместный вопрос:
— А сколько зверей на вашем счету было в этом году?
— Сто семнадцать!
— Я уверен, что в глубине вашей души вам наши охоты кажутся… как бы сказать, ну, не очень серьезными?
Наступило молчание.
— Действительно, — наконец сказал господин де Катрелис. — Олени, кабаны, лисицы — все это дичь для новичков, развлечение для барышень, хотя и достаточно хорошее, чтобы набить руку…
Раздались возгласы неудовольствия, но господин де Катрелис спокойно продолжал:
— А как же, мои друзья? Кабан — это всего лишь свинья с клыками. Лисица — мелкий жулик, не заслуживающий и этой репутации. Что же касается оленя, так это просто плохая лошадь с рогами. Можно совсем не иметь опыта и хороших собак, но уже в начале травли быть уверенным, что успех у вас в кармане.
— А если зверь сбивает с толку, обманывает?
— Вся его хитрость заключается всего лишь в изменении скорости бега, и это расстраивает планы охотника. Но что стоит перехитрить зверя? Если ты готов к этому — ничего не стоит… Но, мои друзья, это не настоящая охота, а всего-навсего бойня! Истинная охота — это травля по меньшей мере трехгодовалого волка! Он гениально обдумывает все свои ходы, все способы защиты и применяет их очень хитро. Каждую секунду он заставляет охотника ошибаться, вводит в заблуждение. Он не теряет головы никогда. Его бесчисленные уловки коварны. Поняв, что погиб, он не показывает и вида, не сгибает колени перед ножом, а делает новые попытки убежать и наносит удары направо и налево. Последняя четверть часа охоты на волка — самая трудная и, на удивление, самая насыщенная неожиданными событиями. Однажды такой волк бросился и вцепился в горло моей лошади… Другой прокусил мою ляжку и предплечье…
— А разве кабан, — пожаловался Серис, — не опасен перед смертью? На вас никогда не нападал матерый кабан?
— Да, было такое однажды, и даже так нападал, что я летел кубарем. Но я тогда был молод, лишен предусмотрительности и опыта. Больше этого не повторялось, и знаете почему? Я бросил все ради охоты на волка!
Можно только догадываться, какое волнение вызвала эта фраза в душе «Мадам из Муйерона».
— Все остальные зверушки стали для вашего покорного слуги набившими оскомину повторами и охота на них с заранее предсказуемым концом пустой банальностью. В волке больше характера. Он не позволяет человеку предугадывать свои поступки. Его обманные маневры, как и вся его жизнь, резки и негромки. Имея многолетний опыт охоты на волка, можно предсказать степень его усталости, но не порывы его сильного сердца, не ярость последних действий. Никакой растерянности или страха не отражается в его взгляде. Он не убегает от своры, он ею руководит, пускает в ход все, чтобы внести в ее ряды раздор, сбить с толку, обескуражить, и проделывает все это с самыми лучшими ищейками. Такой заставит вас скакать два полных дня, но может поддаться через два часа и устроить неописуемую схватку, потому что у него непредсказуемый нрав. Такой с ни с чем не сравнимым мужеством ускользнет от своры и только помашет хвостом, но при следующей встрече вдруг станет вести себя вяло…
Завороженные слушатели не решались перебивать этот рассказ…
— Ничто не похоже так, — продолжал он, — на непостоянство человеческой натуры, как поведение волка. Он уходит в отрыв от собак, утоляет жажду, чтобы восстановить силы, и все начинается сначала. Он может бежать по пятьдесят лье без остановки и выдерживать такой темп в течение трех дней. Да, мои дорогие, это высшая школа охоты, предприятие, полное опасностей, не сравнимое ни с чем и каждый раз необычное. Кто мне докажет обратное? Я вспоминаю — это было прекрасной зимой в годовщину Коммуны, — в Бросельянде…
Теперь уже не волка Бросельянда, а его самого гнали дьявольские собаки. Усы его топорщились по- боевому, глаза сверкали, он раскраснелся, голос его стал глубоким, интонации завораживали — забыв все свои обязательства и решения, он наконец «сел на своего конька». Он воскресал на глазах слушателей.
Когда они остались одни, она ни в чем не упрекнула его, не сделала ни малейшего намека на произошедшую в нем перемену. Смущенный ее молчанием, страстно желая, несмотря ни на что, ее успокоить, он рискнул спросить:
— Я не слишком удивил всех сегодня вечером?
— Почему, мой друг?
— Я не должен был, наверное, говорить так долго?
— Но это же был импровизированный обед, собрание охотников, что позволяет некоторые отступления от этикета.
— Вы считаете? Мне кажется теперь, что было бы лучше, если бы я был сдержанней.
— Нет, вы рассказываете очень хорошо.
— Вы действительно так думаете? В таком случае, это полбеды.
— Вы были, быть может, немного резки с нашими друзьями, называя их «барышнями»…
— Ну и что! — бросил он. — Их бахвальство, в конце концов, вывело меня из терпения… Я чувствовал себя волком среди собак!
— Волком среди собак? — повторила она.
— Да, иначе, моя дорогая, разве я смог бы сдержаться и не огрызнуться?
