— Все идет, с позволения сказать, как на мессе! И лошади, и собаки, и домашние — все в полном порядке. Родилась парочка щенков, толстеньких, озорных — такие ребята обычно оправдывают надежды, да что это я вам рассказываю, вы и сами это отлично знаете.
— Браво! А Фламбо?
— Он чувствует себя, как новорожденный.
— Хорошо, сын мой. Знаешь, там, в Бопюи, я получал отсюда письма.
— Понял, небось писали-то все о нашем знаменитом волке? А вы еще не слыхали его воя?
— Нет.
— А меня он приветствовал этим воем, когда я подъезжал к усадьбе. Вы не поверите, хозяин, но он как-то прознал или чутьем угадал, что вы приехали; с самого момента вашего отъезда в Бопюи он не появлялся здесь, а сегодня тут как тут.
— Ты уверен в этом?
— Абсолютно. Но не волнуйтесь, я тут уже кое-что сделал: прогулялся вместе с Фламбо в Бросельянд. Я знаю теперь, где его логово и какие у этого бандита привычки. И должен вам сказать: этот волк — другим не чета. Король волков, вот он кто! Можете мне поверить!
— Что ты имеешь в виду, Сан-Шагрен?
— Он всех свел с ума. Сегодня он здесь, а завтра уже там. И он не на прогулки ходит.
— А история с дровосеком, про которую мне тоже писали — правда или нет?
— Чистая правда! Он шел с олененком на плече, выбранным из силка, и почувствовал, что следом идет волк. А этот дровосек — малый не промах: снял свои сабо и начал стучать ими по деревьям во всю мочь. Каково придумано, а? Но только этого волка такими штуками не проймешь: он раз — и бросился на него, укусил за плечо.
— А в этой истории еще участвовали, кажется, парни, вооруженные вилами?
— Шайка дураков. Они запросто могли заколоть зверя, но от страха чуть в штаны не наложили. Волк, понятное дело, и ушел себе как ни в чем не бывало. Его трудно поймать еще, знаете, почему — потому что он никогда не появляется в одном и том же месте дважды. Разбойничает то на ферме, то на окраине деревни. Мужики подстерегали его, но этот дьявол всегда угадывал, где его ждут, и уносил ноги заодно с клыками в другое место. Люди недолго думали, как его прозвать: «Дьявол» он теперь, да что говорить, дьявол и есть, это точно. В местной газете появилась статья о нем. Господин де Гетт видел его и даже как- то раз столкнулся с ним нос к носу. Пришлось ему, как белке, залезать на дерево, а волк спокойно ушел: господин де Гетт — не та дичь, которая его интересует…
Господин де Катрелис засмеялся:
— Почему, Сан-Шагрен?
— Боялся отравиться! Да, кстати, об отраве: мэры положили ее в падаль, а падаль подложили волку в Пэмпонте. Волк ее не тронул, не такой он дурак! Люди тогда вышли из себя. Разнесли решетку ворот в усадьбе господина де Гетта, а сам он едва успел спастись в жандармерии. Лейтенант службы егерей организовал облаву. Итог — трое волчат и одна волчица. И никакого «Дьявола». Я не двинулся из Гурнавы ни на шаг, очень смешно мне все это было.
— Ты был не прав!
— В итоге они его не поймали. И потом, этого волка я берегу для вас. Он слишком хорош для этих блеющих овец.
— И он, значит, продолжил свои подвиги?
— Еще как! Трех баранов и одного осла положил за четыре дня. Другого такого же случая я и не припомню.
— Скажи… а он не нападает на детей? — внезапно спросил Катрелис с беспокойством в голосе.
— Нет. Многие дети встречали его, возвращаясь из школы, но он всякий раз шел своей дорогой. Нет, по отношению к детям он ведет себя нормально, даже, можно сказать, миролюбиво.
Отослав Сан-Шагрена, господин де Катрелис встал и как был босиком, в длинной рубашке подошел к окну, посмотрел сначала на луну, потом оглядел свой любимый пруд. Вспомнил, как поют по весне в гуще тростника на его берегу соловьи. Чибисы появлялись здесь еще раньше, когда весна только-только начинала затевать брожение в природе. Ласточки улетали с первыми заморозками, но им на смену прилетали, объявляя начало ноября, бекасы. А сколько говорил ему цвет воды, его тончайшие оттенки! Возле пруда он всегда чувствовал себя счастливым. Замечая связь между пребыванием у пруда и собственным настроением, господин де Катрелис долго не мог понять, почему она возникает: он же не какая-то сентиментальная девица, но потом пришел к выводу, что пруд был не чем иным, как зеркалом его души.
Однако в эту декабрьскую ночь, глядя на него, он почему-то не испытывал всегдашней радости. А может, все дело было в том, что эту радость отягощала его мрачная меланхолия. Нет, этот приезд был не похож на предыдущие! Неясное предчувствие угрозы словно поселилось в углах этой маленькой комнаты, то и дело пробегало по тропинкам в окрестностях мельницы, пряталось между скалами и среди неподвижных масс деревьев. Но сердце господина де Катрелиса билось уже ровно.
19
Он спал долго, глубоким сном, в своей обычной позе лежащего на катафалке, ни одна мысль не беспокоила его усталый мозг. Давно пора было вставать. Валери не знала, что и подумать, и стала нарочито громко греметь посудой, с грохотом, как бы нечаянно, бросать на пол то полено, то ложки. Прислушалась — никаких звуковых откликов сверху не доносилось. Тогда она сняла свои сабо и, оставшись в одних грубошерстных носках и стараясь не скрипеть половицами ступенек, поднялась наверх. Тихо-тихо, осторожно-осторожно приоткрыла дверь. Увидев, что хозяин, покрытый простыней, лежит, вытянувшись, со сложенными на груди руками, а черты его бледного лица заострились, она чуть было не закричала. Однако, заметив легкое колыхание простыни и поняв, что он все-таки дышит, она спохватилась и, закрыв дверь, спустилась вниз, как мышка. Там уже находился Сан-Шагрен. Он что-то напевал, но выражение лица у него было задумчивое.
— Как я испугалась! — воскликнула Валери. — Мне показалось, что он мертвый. Но, слава Богу, он всего лишь спит, мой бедный господин, просто очень крепко спит! Даже если гром прогремит на самом пруду, я думаю, он глаз не откроет. Надо же: как он устал! Как бы эта усталость какую-нибудь болезнь не накликала. Что будем делать, Сан-Шагрен?
Они проговорили еще с минуту. Доезжачий повторял уже в который раз не на шутку разволновавшейся Валери:
— Ну что толку суетиться! Отстань от человека! Сон — самое лучшее лекарство. Он живет по своим часам, и они его в нужное время разбудят, встанет он свеженький, как огурчик. Вот увидишь!
Валери же в который раз глубоко вздохнула и опять вернулась к своим впечатлениям от посещения комнаты хозяина:
— Он лежал неподвижный, как полено, и руки на груди сложены. Недоставало только креста и свечей!
— Моя курочка, ты — как муха в стакане: ззз! ззз! Впечатлительная ты моя, успокойся же наконец!
— Ты, я вижу, не в самом хорошем настроении сегодня. Но выслушай же меня. Господин…
— Он еще нас всех похоронит. Его тело крепче скалы, и сам он упрямее, чем… короче, ты меня понимаешь. Упрямые живут дольше других. Они — цепкие.
— И самые цепкие валятся с ног, если бьет их час.
— Ты что, никогда раньше не видела спящего человека? Хотя я забыл, что ты, моя стрекоза, не знаешь вообще ничего.
— Какой ты грубый!
— Помоги мне сменить солому, это ускорит дело. Потому что, представь себе, господин де Катрелис,
