были обречены на арест и, вероятнее всего, на гибель. Что вы об этом думаете?
Молотов побледнел и, стиснув зубы, сухо ответил:
— Я думаю, что когда лес рубят — щепки летят. Я думаю, что революции без жертв не бывает.
— Правильно, не бывает. Однако жертвы во имя революции — это люди революции, погибшие в борьбе с врагами, от пуль врагов. А вот люди революции, погибшие от рук своих — это не жертвы революции, а жертвы произвола.
Молотов так же сухо и почти тупо повторил:
— Революции без жертв не бывает. В 37 году Сталин сделал великое дело: он уничтожил 5-ю колонну.
Молотов был фанатиком. Фанатик — это человек, удваивающий усилия в борьбе, когда цель борьбы потеряна.
Мнение 'последнего из могикан'
'Последний из могикан' (1989) сталинского окружения Лазарь Моисеевич Каганович считает, что Сталину не хватило всего 10–15 лет для того, чтобы привести наш народ и все человечество к полному и окончательному благоденствию.
Еще немножко, и Сталин решил бы все вопросы, и в мире стало бы тихо и спокойно, как на кладбище. Сталину чуть-чуть не достало времени для организации всеобщего счастья в обезлюдевших просторах земли.
Мнение дипломата
Один старый советский дипломат сказал в 1978 году:
'Нам нужен новый Сталин, чтобы справиться с диссидентами'
Тост за Сталина
В начале брежневского периода в Грузии происходило какое-то литературное действо, после которого был устроен по-грузински щедрый и пышный прием. Изобилие и богатство стола не поддаются описанию. Вел застолье секретарь ЦК Грузии по идеологии.
В ходе трапезы он поднял тост за Сталина, за его великие дела и победы, за гордость грузинского народа. Тогда со своего места встала Белла Ахмадулина, сняла с себя туфли, бросила их через стол в лицо тамады и босиком ушла из зала.
Намеки на Сталина — убрать
Однажды Михаил Ильич Ромм был председателем госэкзаменационной комиссии во Всесоюзном государственном институте кинематографии. Отвечала одна студентка. С вопросами, доставшимися ей, она справиться не могла. Тогда Ромм стал беседовать с ней на общекультурные темы. Студентка не знала ничего. Экзаменационная комиссия настаивала на том, чтобы поставить неудовлетворительно и не выпускать из вуза невежду.
Ромм был в растерянности. Понимая, что она проваливается, студентка начала плакать и просить поставить ей тройку. Ромм полистал зачетку, увидел там бесконечные тройки и, поколебавшись, добавил еще одну.
Через год Ромм пришел в Госкино утверждать фильм 'Обыкновенный фашизм'. В кабинете его приняла редактор Госкино — та самая студентка, которой Михаил Ильич по доброте поставил незаслуженную тройку.
Редактор выговаривала режиссеру:
— Вы меня понимаете, Михаил Ильич? Фильм о Гитлере, но в ленте много лишнего. Вызывают протест намеки на Сталина и аллюзии.
Фильм затянут. Намеки на Сталина нужно убрать. Фильм нужно беспощадно сокращать…
Ромм отключился. Потом вышел в коридор и, остановившись, ударил себя по лбу и воскликнул:
— Так тебе, дураку, и надо!
Гуманизм
В 1971 году Шагинян говорила:
— Сталин был гений, и при нем был порядок.
Писательнице вежливо возражали:
— Но ведь он сажал безвинных!
— Да, сажал. Так ведь и от чумы, и от войны люди погибали. Сталин вырастил плеяду писателей — больших гуманистов.
Люди, прошедшие облучение Сталиным, — вымороченные люди.
Дракон Шварца хвастливо говорит об исковерканных душах людей:
'Если бы ты увидел их души… Я же их, любезный мой, лично покалечил. Как требуется, так и покалечил. Человеческие души, любезный, очень живучи. Разрубишь тело пополам — человек околеет.
А душу разорвешь — станет послушней и только. Нет, нет, таких душ нигде не подберешь. Только в моем городе. Безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души… Дырявые души, продажные души, прожженные души, мертвые души'.
Сцена после 1956 года
Эренбург. Почему у вас в комнате висит портрет Сталина?
Морис Торез. Да как-то руки не доходят снять.
У ближней дачи
Хожу вдоль забора ближней дачи через 25 лет после смерти Сталина. Это деревянный зеленый забор почти в три человеческих роста. Время произвело в нем большие разрушения.
Некоторые доски подгнили. Странно, что столь охраняемое место, где пребывал боявшийся за свою драгоценную жизнь вождь, было обнесено деревянным, а не каменным или железным забором.
Система охраны основывалась не столько на технической, сколько на живой силе — солдаты, заставы, секреты… Что там на даче сейчас — не совсем понятно. Какая-то жизнь, скрытая и жалкая — остатки былого трагического и ужасного величия — теплится и мерзнет там, за забором. Вдоль дорожек — фонари. Вечерами горят. Дорожки пусты. В глубине — огоньки дома. Со стороны шоссе прочный забор, железные ворота, большое прохладное помещение пропускной службы — все выкрашено в зеленый цвет. Вдоль забора лесная полоса отчуждения.
К этой собственно сталинской территории его знаменитой ближней дачи, где вождь умер, примыкает столь же обширная территория, тоже отгороженная забором, — здесь располагалась охрана и обслуга.
Здесь были казармы для солдат, домики для офицеров, ангары для маленьких танкеток, гаражи. Можно было держать серьезную и длительную оборону. Зона для охраны отделяется от забора сталинской дачи небольшой речушкой, через которую переброшен мост. Между речкой и сталинским забором лес и никаких строений.
Заходить сюда не имели права даже охранники. Только солдаты, уходящие в наряд, или обслуга, идущая на дежурство. Для такого прохода существовала буферная территория, примыкавшая как к обширной зоне охраны, так и к огромному дачному участку.
Прямо на дачу Сталина из Москвы была когда-то секретно подведена одноколейная ветка метро. Эта линия так и не включена в систему коммуникаций, и люди ездят в отдаленный район Матвеевское в переполненных автобусах…
Иду вдоль забора, заглядываю в щели, встречаю какого-то человека, вероятно, служителя этой дачи, который, кажется, собирается в нарушение святых распорядков лезть через пролом в заборе. Спрашиваю, притворяясь незнающим, что там за забором?
Встречный, охраняя секретность объекта, пресекает мою противозаконную любознательность: 'Гуляешь здесь и гуляй. А раз забор поставлен, значит…' Я поворачиваюсь спиной и шагаю прочь от этого выходца с того света (вернее, из той эпохи), шагаю, так и не узнав, что же значит этот обветшавший забор вокруг последнего пристанища вождя. К этому полуразвалившемуся-полувосстановленному забору вокруг бывшей сталинской дачи примыкает новый забор, окружающий бывшую территорию для охраны. Он не деревянный, а железобетонный. Новый век, новая техника отгораживания от мира. Там какая-то спецбольница какого-то высокого ведомства для его второстепенных работников. Они живут и укрепляют свое драгоценное здоровье за более прочным забором, чем забор сталинской эпохи. Однако на людей, видимо, дефицит, и территория за забором почти не охраняется. Только у главного входа стоит декоративный милиционер, и работает бюро пропусков. Однако есть неохраняемые входы, и я порой через
