Что мог Саша сделать? Размонтировал бензопровод? Нет, здесь все в порядке. Схитрил что-нибудь с генератором? И тут не видно неисправности. Я проверил клеммы аккумуляторной батареи, крепление стартера, проводов катушки зажигания. Все в норме, все на месте. А часы тикают на Сашиной руке… Ага, вот он, прерыватель-распределитель! Здесь-то Новиков и отсоединил центральный провод высокого напряжения катушки зажигания.
— Нашел! — обрадованно крикнул я, будто и в самом деле сдавал зачет на звание водителя ТЗМ.
— Заводи!
Мотор заработал. Саша ничего не сказал о времени — уложился я в норматив или нет, но мораль прочел:
— Это тебе не водовозка, запомни. Там можно позволить себе трали-вали: минутой раньше, минутой позже — никакого значения не имеет. А тут шалишь, брат! Не подвезешь вовремя ракету — голову оторвет Назаров.
Новиков глядел на меня снизу вверх, придерживая панаму на голове, и улыбался. Славная все-таки улыбка у него. Сразу все зло проходит.
— И еще учти: быстрота и торопливость не одно и то же. Быстрота складывается из неторопливых, но четких и последовательных действий при выполнении любой операции. Уразумел? А теперь поедем в запасной окоп тренироваться. Садись за руль.
Метров за триста до окопа я остановил машину.
— Держи скорость не более двадцати километров. Остановишься перед пусковой установкой, чтобы колеса тягача были на середине подъездных мостиков. Пошел! — скомандовал Саша.
Лобастый ЗИЛ двинулся по накатанной дороге. Начался пологий спуск, упиравшийся в зеленую трехлапую станину пусковой установки. На бетонированных откосах ракетного окопа алели крупные строки текстов рабочих нормативов. Но читать их некогда. Я напряженно целюсь на подъездные мостики. Наездил не одну тысячу километров на «Волге» и ЗИСе, а тут за каких-нибудь триста метров взмок от напряжения. «Попаду на мостик или нет? Попаду или…» Мостики остались между колес.
— Стоп! Зачем напрягаешься? Тут нужен трезвый расчет, до сантиметра, — повысил голос Новиков. — Давай задний ход!
И второй заезд был неудачным. Саша ругнулся, вылез из кабины, стал напротив места, где я должен остановить машину, и сердито оказал:
— Еще разок. Включишь тормоз, когда опущу руку.
Наконец-то мне удалось попасть колесами на мостики.
— Улыбка… до ушей, — засмеялся Новиков. — Но ведь ты заезжал без прицепа. А с ним волокиты в пять раз больше. Так что рано, Володя, торжествовать, надо еще тренироваться.
Как бы там ни было, но первая победа одержана, и улыбаться мне никто не запретит…
Я тренируюсь каждый день. Саша не дает спуску ни в чем. То заводи мотор, то глуши, то заезжай в ракетный окоп, то возвращайся в капонир. Расскажи ему назубок регламенты, определи причину неисправности. Какие подаются команды и что я должен делать по ним… Такой въедливый!
— Ну, ладно, отдохни. Заслужил. — Он хлопнул меня по плечу и взобрался на подножку тягача.
— Упарился, — признался я.
— А ты как думал? Без труда выловить рыбку из пруда? Из вас, щелкоперов-репортеров, пе так-то просто человеков сделать. Чтобы дурь вышла, а толк остался. — Саша заливисто захохотал. — Человеков! Понял? И не надо делать вид, что ты страшно обижен. Знаю — камуфляж…
Мимо окопа куда-то прошла Валя Леснова. Саша приподнялся на цыпочки и вполголоса продекламировал:
— Взгляни-ка вон туда, — махнул он в сторону дизельной электростанции. — Коля Акимушкин страдает. Он всегда смотрит на нее как на недосягаемую звездочку. А она светит одному Бытнову, а Колю не замечает… Девчонка — во! А у тебя есть?
— Была… Не поладили с ней перед армией…
— Не пишет?
— Нет…
Я рассказал о Людмиле. Умолчал лишь о неприятном инциденте на вечере танцев, опасаясь острого языка Саши.
— А меня девки любят. Познакомлюсь с какой-нибудь и затуманиваю ей мозги разговорчиками. Хлебом их не корми — только говори красивые слова. На последней я все-таки зарвался. Цап меня — и в загс! Благо стоящая попалась… Каждую неделю пишет. Скучает, ждет. Катаю ей такие послания — прослезишься! А ты, значит, не пишешь? Ну и глупо. Пошли ей сочинение про пески, жару, стеклянное небо, афганец — накрути побольше романтики. Оттает!
— Ну, хватит про любовь… Давай еще потренируемся.
— Ладно. Садись в кабину. Но учти: хорошая любовь службе не помеха.
Сделали еще несколько заездов. Кажется, дело пошло на лад.
А вечером я все-таки сел за письмо Люде. Начну и скомкаю, напишу строк пять — порву. О чем писать? О службе нельзя, о природе — рассекретить дислокацию части. О любви после скандала? Смешно. Кончил тем, что передал привет и сообщил номер войсковой части.
Я писал, а в другом углу Галаб и Другаренко готовили стенгазету «Импульс».
Назаров переписывал заметки набело. Виктор рисовал.
— Видал? В технократы тянут, насилуют человека, — тронул меня за плечо Горин.
— Кого?
— Тебя, собственной персоной.
Я подошел к ребятам, склонившимся над газетой.
Другаренко заканчивал шарж: «золотник» тянет «глыбу» на буксире. Первый очень похож на Сашу Новикова, во втором я безошибочно узнал себя. Надпись сверху: «На буксир!» А внизу: «Мал золотник, да дорог». Что ж, все верно. И если Григорию не нравится — это его личное дело. Все равно освою ТЗМ!
— Значит, наш уговор побоку? — сухо спросил Горин. — Попадешь в боевой расчет — не останется ни одной свободной минуты. Попомни меня.
Я не стал объясняться с ним, просто спросил:
— Ты уже много написал?
— Пока присматриваюсь, вживаюсь в обстановку…
— Присматриваться — это еще не значит смотреть, вживаться — не значит вжиться. В канцелярии одни мертвые бумаги.
Готовясь к словесной перепалке, Гриша снял очки, протер их…
— Тревога! Тревога!! Тревога!!! — нарастающе зазвенели голоса в казарме, ленинской комнате, на улице.
Завыла сирена. Тонко. Пронзительно. До мурашек по коже.
Охнул брошенный баян. Плюхнулись на стол пухлые подшивки газет и журналов. Затарахтели отодвигаемые стулья.
— Взять противогазы и карабины!
Топот ног. Звон оружия. Возбужденное дыхание.
— Расчет, строиться!
— Отделение, слушай мою команду!
— Батарея, бегом ма-арш!
