Все глуше топот, призрачнее очертания людей, бегущих на огневую позицию. Сильнее застучали горячие сердца ДЭС: Коля Акимушкин включил, наверно, все агрегаты на полную мощность. На бугре, скрывающем под собой командный пункт и всю аппаратуру ракетного комплекса, едва угадывается железное ухо локатора. Басовито загудели моторы ЗИЛов.
Тревога!
А как должен «тревожиться» я, водитель водовозки?
На плече — противогаз, в руках — карабин, рядом со мной вздрагивает старенький двигатель ЗИСа. А я стою, всеми забытый, никому не нужный. И такая обида охватывает меня, что в пору заплакать…
Из дальнего ракетного окопа рванулся клокочущий вулкан. Косматое багрово-красное пламя яростно выхватило из густого мрака ночи весь Ракетоград. Призрачно-сказочный, он как бы взлетел вверх, потом неуклюже осел, изломанный свирепо мятущимися светотенями. Сирена, передохнув секунду, снова дико взвыла.
Громовой грохот смял, оглушил сирену. Только он один, этот чудовищный грохот на фоне зловещего разлива огня, властвует надо мной, над военным городком, над всей пустыней. Потрясающий грохот — и я, оцепеневший от изумления.
Наконец перестала дрожать земля под ногами, погасли хищные языки пламени и установилась тугая тишина. Я никогда не ощущал такой необыкновенной тишины. Она мешает мне, давит на барабанные перепонки.
Над землею снова сгустилась чернильная темнота, пахнущая гарью, дымом, порохом, опаленной травой. А в распоротое брюхо неба со страшной скоростью ввинчивается огненный смерч. От его мгновенно меняющейся трассы испуганно шарахаются звезды, словно боясь быть сожженными в неистовом пламени. Ракета ищет цель. Умная ракета. А цель? Чья она? Что собой представляет? Найдет ли ее стрела возмездия? Сработает ли в звездном омуте над взбудораженной пустыней?
Все выше в небо уходит ракета, все тоньше, бледнее становится ее огненный хвост. Я смотрю ей вслед застывшим взглядом, круто запрокинув голову, и жду. Жду, когда ракета закончит поиск цели и, прекратив своеобразные зигзаги, ринется на последнем отрезке своего пути по прямой, чтобы взорваться на тысячи осколков и уничтожить предмет поиска.
И вот оно, желанное мгновенье! Последний рывок. Взрыв! Ракета достигла цели…
Восторженно потрясая карабином, ору во все горло:
— Ур-ра-а!
Ликую, как будто сам причастен к успеху дивизиона.
Кричу, а голоса не слышу.
Что такое? Плотная тишина окружает меня.
С позиций возвращаются ракетчики. Они идут мимо меня, в казарму. Оживленно жестикулируют. А я стою один.
Неожиданно передо мной выросла фигура Дулина. Губы старшины шевелятся. Я мотаю головой, показываю на уши. Дулин догадался. Должно быть, ругается, потому что рот его раскрывается шире, а глаза делаются злее. Он показал мне три пальца, потом взялся за нижнюю губу и сделал из четырех пальцев клетку. Понял: обеспечено трое суток гауптвахты! Ну и ладно. Зато я видел пуск ракеты.
Подошел врач дивизиона Агзамов. Поговорил о чем-то со старшиной, потом взял меня под руку и повел в санчасть. По дороге я вспомнил, что не выключил мотор своего ЗИСа. Пришлось возвращаться…
Когда наконец попали в санитарную часть, я спросил Агзамова:
— Сбили?
Он утвердительно кивнул головой.
— Что? Какая цель?
Капитан ответил, но я, конечно, ничего не понял.
Тогда он написал на листке бумаги… Потом Агзамов взял желтую резиновую грушу, налил в стакан воды и подал мне инструкцию:
«Набери в рот воды. Когда я стану дуть в уши этой штуковиной, сразу же глотай воду. Понял?»
— Понял.
И он начал колдовать. Потом спросил:
— Отлегло?
— Отлегло. Только шум в голове…
— Пройдет. Легко отделался. А мог бы надолго оглохнуть. Почему не ушел в укрытие? Сирену слышал?
— Слышал. Но уж больно любопытное зрелище было…
— Любопытное… А теперь вот из-за любопытства пойдешь на трое суток под арест.
— У нас ведь нет гауптвахты, а в Кизылшахар не повезут: далеко.
Агзамов расхохотался:
— Надо подсказать майору, пусть для гауптвахты используют одно из убежищ. Надо сочетать полезное с приятным, как любит говорить старшина.
— Что же в этом приятного?
— Приятного, может быть, Кузнецов, действительно нет, а полезное есть. Да, да. Мне, например, приказано проследить, как люди будут вести себя в полной изоляции в течение нескольких дней. Это на случай длительного воздействия радиоактивных веществ.
Капитан нравился мне все больше. А что, если подобрать ему добровольцев? Идея! Выслушав меня, врач загорелся:
— А ведь и вправду замечательная мысль. Сначала на сутки, а? Потом это дело поставим на широкую ногу. Молодец, Кузнецов! Так и быть, поговорю с Дулиным, скажу ему, что ты выполнял мое приказание: был, дескать, предметом научного эксперимента. Только об этом ни гугу. Никому.
Субботний вечер таял, окутывая пустыню негустой сутемью. За барханной далью сочился золотой окрылок утопающей зари. На громоздкой антенне и ближней ракете, обслуживаемой расчетом Галаба Назарова, взблескивали угасающие лучи.
После ужина я вышел на плац, где Коля Акимушкин одиноко грустил под гитарный перебор:
Сержант Акимушкин остался на сверхсрочную службу, и теперь он начальник дизельной электростанции. Радоваться бы человеку — отбыл солдатский срок, назначен с повышением в должности. А он еще больше замкнулся, погрустнел. Сменится с дежурства, станет у плаца или у клуба и тихо поет вот так, перебирая струны гитары:
