Любовь ее сидела во втором ряду. Бытнов пришел на концерт немного навеселе. В зале клуба было душновато, и он все больше наливался краснотой. А когда Валя закончила петь, Коля Акимушкин, белый от волнения, прошел от дверей к сцене и, ко всеобщему удивлению, подарил ей букет. Никто не догадался. Только он.
— Спой еще, Валюша, — тихо попросил Николай и так посмотрел на девушку, что она смутилась. — Спой «Белые аисты».
Зал грохнул аплодисментами.
Бытнов, еще гуще полиловев, поднялся и ушел. Леснова протянула вслед ему руки, но посмотрела на цветы и осталась на сцене.
— Хорошо, Николай! Для тебя, — одними губами сказала она.
Женя Попелицын растянул мехи баяна.
Слезы бежали по щекам девушки, но она не вытирала их. Бежали слезы и падали на букет, а Валя пела. Пела для Коли Акимушкина. Пела, чтобы хоть на минуту подарить ему счастье.
Я слышал на концерте эту песню в исполнении Людмилы Зыкиной. Ей, конечно, аплодировали. Но та — артистка, а Валя солдатка, и мы выплеснули для нее весь запас своего восторга…
Вечер продолжался. К концу программы снова пришел Андрей Бытнов. Глаза помутнели: видимо, выпил еще. Начались танцы. Он пригласил Валю. Я топтался с Гориным.
Неожиданно послышалась ругань старшего техника. Он заломил Валину руку и уставился в побледневшее лицо пьяными, в красных прожилках, глазами.
— «С офицерами ходила, с солдатней теперь пошла…»?
— Андрей! — сдавленно вскрикнула Леснова. — Опомнись…
К Бытнову метнулся Акимушкин…
На другой день после испорченного Бытновым вечера Горин отозвал меня в сторону от казармы и взволнованно заговорил:
— Помнишь, ты рассказывал мне о странностях Бытнова? Этакая флегматичность, какое-то равнодушие, даже нарочитое, подчеркнутое безразличие ко всему, будто ему не дают расти выше достигнутого им служебного потолка…
— Ну и что?
— Так вот, слушай. Сижу я сегодня в канцелярии, с бумагами вожусь, и вдруг в смежную комнату входят командир дивизиона и капитан Тарусов. Начали говорить о Бытнове. Я стал невольным слушателем их беседы: перегородка-то фанерная да и дверь неплотно прикрыта.
Гриша зачем-то снял очки и в смущении начал протирать их.
— Поторопись, — попросил я его, — а то вот-вот подадут команду на построение.
— Хорошо. — Григорий привычным движением кинул толстые дужки очков за уши. — Сижу, значит, я и слышу:
— Только этого нам и не хватало, Павел Петрович… Как же такое могло произойти?
— Я разбирался, товарищ майор. — Тарусов шумно вздохнул. — Когда моя жена уезжала сдавать экзамены в институт, на той же машине поехала за покупками в город и радиотелеграфистка Леснова. Она- то вместе с подарками для девушек и привезла бутылку водки Бытнову. Ну, тот и…
— Частенько это с ним бывает?
— Нет-нет да и сорвется. Рецидивы… Взгляните на его последнюю аттестацию.
Шелест страниц личного дела. Отрывистые фразы, слова:
— «Техник по вооружению… Увлекается спортом… Страдает самомнением… В результате ослабил внимание к службе… Отстал… Тяготится…»
Кто-то из них побарабанил пальцами по столу.
— Да-а… Дело прошлое, однако же… А ты не пытался, комбат, по душам с ним потолковать?
— Пытался. Только не очень-то он податлив. Вот и позаниматься вместе предлагал. Пообещал Андрей прийти, да не пришел.
— Выходит, заледенело в нем что-то, Павел Петрович?
— Заледенело, товарищ майор. Говорил я с Родионовым, который служил вместе с Бытновым в авиации, письмо в полк посылал. Ответили, ничего не утаили об Андрее.
— И что же удалось выяснить? — спросил Мартынов.
— Успехи на спортивных состязаниях, ореол почета, грамоты и кубки — приятно! Это избаловало Андрея, вскружило ему голову. Он стал считать себя незаменимым призером, гордостью однополчан. А когда ему напомнили, что основное-то дело — содержать оружие в боевой готовности, обиделся. Отвык, видите ли, от «черновой» работы. В общем, и спорт забросил, и в технике поотстал. Пытались помочь ему, предлагали поехать на учебу. Куда там! И так, мол, проживу. Начались неприятности. А тут еще с девушкой у него неладно вышло. Узнала, что Андрей начал выпивать, опустился, и не поехала к нему… Вот и все, что могу сказать о Бытнове. Остальное вы сами знаете…
— Но ведь держался же он какое-то время?
— Стало быть, не удержался, товарищ майор. Потому и говорю — рецидивы прошлого, — повторил Тарусов.
— Не верю я в эти рецидивы, — досадливо сказал командир дивизиона. — Мало мы работаем с ним, упустили человека из виду.
— Не пойму, чего он хочет, не знаю, что с ним делать, — откровенно признался Тарусов.
— Ну, вот что, комбат, — после минутного раздумья закончил беседу майор. — Позови Бытнова ко мне. Сам поговорю с ним. А там решим, что дальше делать. Кстати, где он познакомился с Лесновой?
— Здесь же, у нас, на межгарнизонных соревнованиях. Она ведь тоже хорошая спортсменка.
— Жаль девушку… Не разглядела она Бытнова, что ли?
— Парень он представительный, только…
— Вот в том-то и беда, Павел Петрович. Ну ладно, зови его…
— Батарея, ста-ановись! — раздалась на плацу команда, оборвавшая наш разговор.
Мы построились и пошли в тир. А когда вернулись в казарму, Горин сказал, что несколько минут назад закончилось офицерское собрание. О чем там говорили командиры, никто из нас, солдат и сержантов, не знал, но мы догадывались — «прорабатывали» Андрея Бытнова.
Хмурым он ходит, неразговорчивым. Офицеров сторонится, а с подчиненными у него разговор короткий: приказал — выполни, а как — дело твое.
К нему перевели и Кобзаря, недавно ставшего младшим сержантом. По старой памяти Федор нет-нет да и забежит к нам. Галаба, своего бывшего командира, расспросит, что неясно, сам новости расскажет.
