Истерзанные жесткой колючкой, утомленные быстрой ходьбой ноги едва несли грузное тело Блэка. Ему страшно хотелось упасть меж барханами и хоть немного отдохнуть, освежиться прохладой. Но он даже не останавливался, не замедлял шага. Надежда на спасение безжалостно гнала его в пустыню: приближалось время посадки вертолета…
Совершенно измученный, он увидел наконец знакомые очертания колодца. Обрадовался и одновременно насторожился: слышен ли гул турбин? Уловив отдаленное гудение, он успокоился, присел на камень и стал неотрывно смотреть в южный сектор неба, откуда должен появиться его крылатый спаситель.
Вслед за Умаровым в воздух поднялись еще три истребителя. Первая четверка скоро должна заходить на посадку.
«Восемь самолетов — восемь отметок от них, — деловито рассуждает Виктор Петров, внимательно всматриваясь в зелено-голубой экран своего радиолокатора. — Восемь, ровно восемь отметок плавают, как сказочные золотые рыбки. И никто их не видит, кроме меня».
Иногда изображение на экране начинало мельтешить, и тогда он осторожно вращал пластмассовый регулятор настройки, добиваясь четкости изображения. Вместо восьми отметок порой появлялось еще несколько, и снова оператор настораживался, напрягал зрение, забывал абсолютно обо всем, кроме этих дополнительных «рыбешек». Успокаивался он только тогда, когда исчезали помехи и на экране снова оставалось восемь светлячков.
«В небе темно, а моему волшебному зеркалу хоть бы что. Все видит! — восхищался Виктор. — Восемь «рыбешек». Раз, два… пять… восемь… Восемь… семь… пять… три… одна и… еще одна. Еще? Откуда она?..» Оператор присмотрелся: не «местник» ли? Нет, не похоже. Крутнул регулятор настройки. Девятая «рыбешка» не пропадала.
— Что такое?! — не на шутку встревожился Петров. — Не пропадает…
Помедлив несколько секунд и твердо убедившись в устойчивости девятой отметки, ефрейтор доложил на стартовый командный пункт:
— В квадрате… появилась неизвестная цель!
На запрос новая цель не ответила. Стало ясно: это чужак.
— Кто ближе всех к нарушителю? — спросил заместитель Плитова.
— Лейтенант Умаров, — ответил Алексей Карпенко.
Да, по счастливому совпадению, Камил был ближе всех.
— Наводите! — приказал руководитель учений. — А я сейчас доложу генералу…
Манохин немедленно сообщил Камилу:
— «Двести шестьдесят пятый», в вашей зоне нарушитель воздушной границы. Слушайте мою команду!
— Вас понял! Сообщите координаты.
— Разворот влево, курс…
Второй штурман наведения приказал четверке истребителей, заходившей на посадку, поспешить с приземлением, а трех командиров экипажей, выполнявших заранее поставленную задачу, срочно переориентировал в связи с осложнением обстановки в воздухе.
…Только на одно мгновение обожгла Камила мысль о памятном неудачном перехвате. И это воспоминание зарядило его такой ненавистью к воздушному диверсанту, которой бы хватило сейчас на многих летчиков, не испытавших того, что испытал он, Камил…
— Удаление цели — тридцать, — информирует начальник смены командного пункта.
Сверхзвуковая стрела, послушная воле Умарова, идет на сближение с врагом. Камил хорошо помнит советы генерала: наблюдая за отметкой от цели, нельзя забывать о пилотажных приборах; забудешь — нарушишь режим полета, машина может войти в разворот или накрениться, и отметка от цели исчезнет. Лейтенант помнит об этом. Об этом нельзя забывать…
Камил заметил на экране индикатора всплеск. Это отметка от вражеской машины. По контрастной засветке определил направление ее полета.
«Спокойно, — охлаждал себя Умаров, — спокойно».
Еще секунда — и враг захвачен в прицел.
— Атакую! — услышали все, кто находился на стартовом командном пункте.
Офицеры и солдаты замерли в ожидании. Теперь они уже ничем не могут помочь летчику, бросившему свою стрелу на цель…
Гул турбин доходил до Блэка как бы растворенным в пространстве. Сюда, к Старому колодцу, самолеты не приближались: нечего им было здесь делать. Это знал Блэк. Больше всего на свете ему хотелось сейчас услышать рокот не с севера, а с юга, откуда он с таким нетерпением ожидал спасительную машину. Звук ее двигателя, шелестящий, вкрадчивый, он бы сразу отличил от пронзительного, с посвистом, металлического дисканта советского истребителя.
Авиатор поднялся, снова заныли ноги. Боль прошла по всему телу, и он сморщился от непривычного ощущения недомогания. Часы показывали двадцать пять минут четвертого.
«Скорее! Скорее! — мысленно торопил он своего невидимого спасителя. — Остается пять минут. Всего пять минут…»
Все плотнее сгущались тучи, начал накрапывать дождь. От легкого озноба Эдвин Блэк передергивал плечами. Но сердце радовалось — погода помогала ему. В такой кромешной тьме сам черт ничего не заметит.
Гул начал нарастать, будто зона действия самолетов сдвинулась ближе к южной границе. В чем дело? Он вслушался в раздвоенный звук. Его смутило, что рокотал не один двигатель, а два. Тот, властный, пронзительно-резкий, сверлил небо над пустыней с севера на юг. А шелестящий, вкрадчивый пробивался с юга на север. «Что же это такое? — холодея, прошептал Блэк. — Неужели обнаружили?! Нет, он прорвется! Низом пройдет…»
Какое-то время звуковые волны шли навстречу друг другу на разных высотах: северная — выше, южная — ниже. Но вот верхняя резко изменила направление, ринулась вниз. Блэку показалось, что эта стремительная волна пронеслась над его головой и опрокинула, заглушила шелестящий, вкрадчивый звук, на который он возлагал свою последнюю надежду.
— Нет, нет! — не доверяя самому себе, шептал Авиатор. — Это слуховые галлюцинации. Нервы, черт возьми…
И шепот застрял в пересохшем горле. Кто-то неведомый сдавил адамово яблоко. В темном небе полоснула желтая молния, затем послышался едва уловимый хруст, будто раздавили спелый грецкий орех. Вкрадчивый гул двигателя оборвался. Вниз полетели рваные языки пламени…
Остался лишь один рокот — властный, хозяйский, с озорным посвистом. Но Блэк уже не слышал его. Он опустился на шершавый, изъеденный временем камень и слился с ним в своей безысходной неподвижности: некого было ждать, некуда идти, не на что надеяться.
И мысли тоже были какими-то каменными, почти неподвижными. Да и о чем думать? Вспоминать прошлое нет сил, будущее же ему представлялось непроглядно мрачным. Нет у него завтрашнего дня, как не стало шашлычника Потехина.
Эдвин Блэк облокотился о колени, уткнулся подбородком в ладони. Вместо гладко выбритой кожи ощутил жесткие волосы. Борода? Ну конечно же. Он сам наклеил ее, прячась в придорожном кустарнике. Теперь она не нужна, и халат не нужен, и палка тоже. Один раз он уже встречался вот в таком виде с Нечаевым, и тот, разумеется, запомнил его. К черту бороду, к черту! Блэк с остервенением сорвал ее с лица и бросил в шахту сухого колодца. За ней полетели палка, халат.
Теперь уже не стало и Чернобородого, только Эдвин Блэк еще существует неизвестно для чего. Для чего, действительно? Чтобы отдаться в руки чекистов, которые напомнят ему многое, очень многое: покушение на агронома Анарбаеву и сезонного рабочего Жука, отравленные продукты, историю с Умаровым…
«Да, они все припомнят, — стиснув ладонями ноющие виски, повторил про себя резидент. — А если, упаси господи, докопаются и до того случая, о котором и сам начал позабывать, тогда…»
