трубы и золотые рожки, меланхолично наигрывали на кларнетах и флейтах; бородатый толстяк бил в барабан, а на возвышении, спиною к публике, стоял высокий бледный человек и черной палочкой перечеркивал пространство перед собою. Жюль Верн заметил, что человек этот не только управляет оркестром, не только указывает, где нужно усилить, а где смягчить звук, — он не только рисует мелодию, подчеркивая ее и ею управляя. Он переживал музыку, печалился вместе с нею, и печаль приобретала оттенки радости; обычные вальсы превращались в гипнотически-страстную жалобу, и не танцевать хотелось, а просить о сочувствии. Вальс, который жалуется! Вальс, вызывающий сочувствие! И не скрипки, не виолончели, не арфы, а инструменты духовые!
Плохое настроение, чувство одиночества не покидало Жюля Верна. Желая найти причину этого состояния, он прибег к тому способу, который много раз помогал ему в детстве и юности: он стал припоминать всё, что было радостного и приятного в его бытии, а затем спросил себя: «А что случилось плохого?»
Радости… О, их много, чрезмерно много для одного человека! Печали и неприятности?..
Музыка с настойчивостью одержимого продолжала свое повествование. Облетала листва с деревьев, было очень холодно, Жюль Верн зябко поежился, сунул руку в карман пальто. Пальцы нащупали плотную бумагу и — сразу же всё непонятное объяснилось. Вот она, причина, заставляющая чувствовать себя неуютно, нехорошо.
— Не понимают! — с обидой в голосе произнес Жюль Верн. — Странно, они не хотят понять меня, такого ясного и простого! Вот, извольте!
Он сел на скамью подле киоска с цветами, развернул журнал и, не смущаясь тем, что прохожие останавливаются и с недоумением смотрят на него, вслух прочел небольшую заметку на предпоследней странице:
— «Наш популярный, в короткое время завоевавший любовь и внимание читающей публики Жюль Верн подарил нам новую книгу о чудесах техники — роман о подводной лодке. Всё пленяет в этой книге — и морское дно, и чудеса растительного мира на дне океана, и характеры героев, увлекающих читателя своими приключениями. Капитан Немо, этот морской пират…»
Жюль Верн раздраженно сунул журнал в карман пальто. «Пират! Экая нелепость, чушь, недомыслие, глупость!» Вот, оказывается, откуда это ощущение одиночества: писателя не хотят понять, критика сознательно читает не то, что написано. Впрочем, критика всюду и всегда такова: она читает одно, понимает другое, пишет третье.
— Велик Дюма, — прошептал Жюль Верн, — но вполне достаточно и одного Дюма! Я не намерен следовать по его пути!
Жюль Верн взглянул на себя со стороны и рассмеялся: идет еще не старый (всего-то сорок два года от роду) человек и брюзжит, подобно старому холостяку, который внушает влюбленным правила поведения. А как, в самом деле, не брюзжать! Надар советует не обращать внимания на то, что болтают критики — люди, сами не могущие сочинить что-либо, а потому жестоко мстящие тем, у кого хорошо получается. Надар… В августе 1863 года он основал «Общество сторонников летательных аппаратов тяжелее воздуха», и Жюль Верн одним из первых стал действительным членом этого общества и был свидетелем опытов с геликоптерами, которые производили друзья Надара — Габриэль де Лаландель и Гюстав Понсон д'Амекур. Газетные шавки и моськи издевались над этими людьми, называя их смелые опыты упражнениями ребенка, который на один час остался без матери…
«Какой-то смешной аппарат, — писали невежественные газетчики, — вертикально поднялся с паркетного пола в большом зале и винтом своим повредил подвешенный к люстре воздушный шар, что, надо полагать, являлось символом, который и был разъяснен присутствующим здесь изобретателем этой игрушки, пригодной для подарка к рождеству…»
Правда, ученые Франции писали совсем другое, но «сотни блох скорее доведут до сумасшествия, чем добрый, честный укус здоровой собаки», как говорит Барнаво. Жюль Верн подошел к капельмейстеру, присевшему в перерыве между отделениями программы на скамью у раковины оркестра, и, поклонившись, произнес:
— Прошу вас, месье, исполнить колыбельную Моцарта.
Капельмейстер, привстав, вежливо ответил:
— Простите, месье, у меня нет с собой Моцарта. Я не обещаю вам исполнить когда-либо вашу просьбу… Я даю моему слушателю только то, что способно успокоить его, а колыбельная песня…
— Прекрасная музыка, — сказал Жюль Верн. — Видишь кроватку, засыпающего ребенка, мать, напевающую песенку…
— Моя жена и дети погибли при взрыве котла на «Бретани», — вполголоса произнес капельмейстер. — На этом пароходе погибло двести человек — мальчиков и девочек… Музыка Моцарта больно ранит осиротевших матерей… Пусть лучше они слушают грустные вальсы, а я и в них…
— Простите, — тихо вымолвил Жюль Верн. — Еще раз простите, месье!..
— Музыка должна пообещать человеку, что всё будет хорошо, музыка…
— Но ведь где-то играют колыбельную Моцарта, — мягко проговорил Жюль Верн. — Осиротело двести матерей, а вы играете и вас слушают тысячи людей…
— А если среди них та, которая осиротела? — спросил капельмейстер. — Она напомнит вдовцу о том, что… И вдове, а не только осиротевшей матери…
Капельмейстер поднялся со скамьи и тоном глубоко страдающего человека произнес:
— Они на своей «Бретани» поставили старый котел.
— Кто это «они»? — спросил Жюль Верн.
— Подлецы, подлые души, — ответил капельмейстер. — Старый английский котел не выдержал давления. Простите, месье, — вместо колыбельной мы исполним для вас «Гибель медузы» молодого композитора, моего друга Поля Ренара.
— Благодарю вас, — Жюль Верн снял шляпу и поклонился. — Простите, не знакомы ли вы с композитором Иньяром? Аристид Иньяр — слыхали такое имя?
— Слыхал, — улыбнулся капельмейстер. — Талантлив, но работает впустую. У него одна мечта — заработать деньги, как можно больше денег! Деньги — это не мечта, месье! Надо мечтать о том, чтобы ваша работа доходила до сердца человека… Человек одинок, месье! Очень одинок человек… Простите, я должен работать.
Оркестр играл «Гибель медузы». Торжественная, мажорная музыка (вся в легких иголочках растерянности, заботливо подобранных флейтой), она останавливала прохожих, заставляла смолкать тех, кто разговаривал… «Это Бетховен», — сказал кто-то. «Нет, эта кто-нибудь из новых», — возразил бедно одетый молодой человек. «Мне это не нравится», — тонно протянула дама в очках и старомодной шляпе. «Нет, это превосходно, — громко возразил Жюль Верн. — Талантливо, свежо и смело!»
Стал накрапывать дождь. Жюль Верн решил дождаться выхода вечерней газеты и потом идти домой, чтобы после обеда прочесть о последних новостях, узнать о новых книгах, — возможно, в газете отыщется очередная глупость по поводу «романов приключений нашего дорогого и любимого…». Говорят, кто любит, тот понимает. Значит, плохо, мало любят, если понимают так нелепо, вздорно, подло.
Жюль Верн шел, опираясь на тяжелую палку, левую руку заложив за спину. И вдруг в самое ухо пронзительный крик газетчика:
— Кошмарное убийство на улице Галеви! Пять трупов, разрезанных на части!
Газетчик распродавал газету с деловитой небрежностью. Жюль Верн, купив ее, остановился у фонаря. Он окинул взглядом последнюю страницу, — там обычно печатали названия новых книг и краткие отзывы о них. Сегодня не было ни одной рецензии, но зато в самом конце редакционной части, над объявлениями, Жюль Верн нашел коротенький столбец со звездочками, озаглавленный «Новости науки».
«Нам сообщают, — читал Жюль Верн, — что в России известный химик Дмитрий Менделеев опубликовал плод долгих трудов — периодический закон химических элементов. Трудно переоценить значение этого закона для науки. Вот выражение закона периодичности: свойства простых тел, а также форма и свойства соединений находятся в периодической зависимости от величины атомных весов элементов. В ближайшем номере газеты будет дано дополнительное сообщение о работе русского ученого».
Газетчики продолжали кричать о кошмарном убийстве на улице Галеви. «Почему они не кричат о Менделееве? — подумал Жюль Верн, пожимая плечами. — Кто командует этой сворой продавцов? Не может
