московских государей, восклицал: «Что Углецким учинено, и Ерославичом (потомкам Ярослава Владимировича Серпуховского. — Н. Б.), и прочим единые крови? И како их всеродне (всем родом. — Н. Б.) заглаженно и потребленно? Еже ко слышанию тяжко, ужасно!» (15, 92). К этой теме Курбский возвращается и в своей «Истории о великом князе Московском». Он упрекает Ивана III в том, что тот «брата едина- утробного, Андрея Углецкого, мужа зело разумного и мудраго, тяжкими веригами в темнице за малыя дни удавил, и двух сынов ево… многолетним заключением темничным нещадно поморил!» (15, 322). Называя и другие невинные жертвы, Курбский приходит к печальному выводу: «…Обычай есть московским князем издавна желати братей своих крови и губити их убогих ради и окояных отчизн (вотчин. — Н. Б.), несытства (корыстолюбия. —
Не щадя ради «окаянных вотчин» даже своих родных братьев, Иван III тем менее склонен был щадить двоюродных и троюродных. Уже в 80-е годы он «положил глаз» на обширный удел потомков младшего брата великого князя Василия I — Андрея Можайского. Половина этого удела, принадлежавшая союзнику Дмитрия Шемяки, Ивану Андреевичу Можайскому, была захвачена еще Василием Темным в 1454 году. Сам Иван и его семейство бежали в Литву. Другая половина (подмосковная Верея и далекое Белоозеро) осталась у смиренного князя Михаила Андреевича. Ни Василий Темный, ни Иван III не проявляли открытой враждебности по отношению к нему. Однако с каждым новым договором размер его владений уменьшался, а права урезались. В 1479 году Иван при помощи послушных ему иерархов отнял у Михаила Андреевича традиционное право опеки над Кирилло-Белозерским монастырем, находившимся в его уделе. Дело явно шло к тому, что Михаил Андреевич будет вынужден завещать свой удел великому князю. Единственным препятствием оставался старший сын Михаила — князь Василий Михайлович Удалой. (Младший сын Михаила Иван умер бездетным между 1476 и 1483 годами.) Это был крепкий боец, отличившийся в целом ряде московских походов. К тому же он был женат на племяннице Софьи Палеолог, Марии. Найти повод для расправы с ним было не так легко. Однако осенью 1483 года Иван III сумел избавиться от Удалого. Поводом для опалы послужила история с пропавшими драгоценностями первой жены великого князя Марии Тверитянки. Государь передал их Софье Палеолог, но после рождения внука Дмитрия решил подарить кое-что из этого собрания своей снохе Елене Волошанке — матери новорожденного. Тут и выяснилось, что многих драгоценностей уже нет в заветном ларце, Софья раздарила их своим родственникам и в частности отдала в виде приданого своей племяннице Марии — жене князя Василия Михайловича Верейского. Гнев Державного обрушился не столько на Софью, сколько на верейское семейство, вина которого состояла лишь в том, что оно приняло роковые подарки от великой княгини. Понятно, что здесь трудно найти явную логику. Но тайная логика этой опалы вполне понятна. Обвинив Василия и его жену в «хищении» ценностей из великокняжеской казны, Иван нашел убедительный повод для того, чтобы избавиться именно от младшего поколения верейско-белозерского дома.
«Того же году восхоте князь великы дарити сноху первой своей великой княгине Тверьской сажением (драгоценностями. —
Старый же князь Михаил Андреевич был выведен из-под удара. Он тихо доживал свои тоскливые дни и перед кончиной (12 апреля 1486 года) законным образом завещал все свои владения великому князю.
Трудно сказать, в какой степени вся эта история была обычным семейным скандалом, а в какой — тщательно сплетенной интригой. Несомненно, в ней было и то и другое. Мог ли Иван не поинтересоваться тем, какие вещи Софья дает в приданое своей племяннице? Едва ли. Мог ли он забыть о том, как выглядят украшения его первой жены?
Конечно, нет. Известно, что Иван вообще был очень неравнодушен ко всякого рода красивым вещам и драгоценностям. Как истинный тиран, он любил прекрасное и знал в нем толк. Итальянец Контарини в своих записках рассказывает о том, как великий князь долго и с удовольствием показывал ему «свои одежды из золотой парчи, подбитые прекраснейшими соболями» (2, 230). Иван любил и красивые восточные ковры (146, 143). Но особую слабость Иван питал к драгоценным камням. Любитель всякой мистики, он остро чувствовал их волшебную магию. Загадка драгоценного камня была сродни загадке царской власти. И то и другое в глубинной сути своей было тайной. И не случайно эти камни издавна служили неизменным атрибутом верховной власти, предметом вожделений всех монархов мира. Переходя из рук в руки, они дарили обладателю свою древнюю таинственную силу.
В посланиях Ивана к крымскому хану часто содержатся просьбы прислать драгоценные камни или какую-то невиданную жемчужину, принадлежавшую еще хану Тохтамышу (10, 80). Особенно часто упоминаются почему-то камни красного и розового цвета — «лал» (драгоценный камень, по цвету напоминающий рубин, но уступающий ему по твердости и блеску) и «яхонт» (рубин). Чем привораживали Ивана эти мерцающие кровавыми отсветами грани? О чем думал он, взвешивая их на ладони, сжимая в кулаке, рассматривая при трепетном свете свечи?
Понятно, что такой ценитель драгоценностей, как Иван, тотчас опознал бы украшения Марии Тверитянки среди тех вещей, которые Софья давала своим родичам. Понимая это, княгиня привлекала к делу московских серебряников, которые придавали старым вещам новый облик. Узнав об обмане, Иван пришел в неподдельную ярость. Вероятно, задеты были его личные чувства: воспоминания об умершей жене, жалость к рано оставшемуся без матери старшему сыну. Но дело было не только в этом…
«В наши дни лишь те совершили великие дела, кто прослыл скупым…» — утверждал Макиавелли (117, 91). Иван, как это ни парадоксально, при всей своей любви к роскоши, был одновременно бережлив до скупости. (Возможно, это была наследственная черта московских князей, придавленных вечной бедностью и страхом оказаться в должниках у беспощадной Орды.) Он экономил на всем, не брезгуя и явным обманом, примером чему может служить история с выплатой денег венецианскому послу Тревизану. Посылая баранов для прокорма чужеземных послов, он настойчиво требовал шкуры вернуть назад (10, 81). Поручая своим боярам дипломатическую миссию, он не давал им ни копейки «командировочных» и даже норовил отобрать у них подарки, полученные за рубежом. Все это удивительным образом напоминает ту крайнюю бережливость в расходовании казенных денег, которой отличался и Петр Великий…
Выросшая в совершенно другой обстановке, Софья Палеолог, напротив, стремилась блистать и проявлять щедрость. Этого требовало ее честолюбие византийской принцессы, племянницы последнего императора. К тому же щедрость всегда была хорошим способом приобрести друзей. «Римлянка» хотела переломить то подозрительное отношение к себе московской знати, которое сильно задевало ее, а в будущем могло перекрыть ее сыновьям дорогу к спасительному престолу.
(Забавный пример такой не всегда уместной щедрости великой княгини можно найти в рассказе о смерти Пафнутия Боровского (1 мая 1477 года), написанном его учеником и келейником Иннокентием. Узнав о скорой кончине высоко чтимого в Москве боровского игумена, вся знать спешит получить от него последнее благословение. Однако старец, погруженный в размышления о бренности всего сущего, уже не хочет отягощать себя мирской суетой. Он даже отказывается принять гонца с грамотой от великого князя Ивана, чем повергает в ужас своего келейника. (Иннокентий молит старца: «…Бога ради нам полезное сотвори, понеже хощет князь великий; о сем оскръбитися, не разгневи его!») Вскоре прибывает гонец и от Софьи. «Таже и от великие княгини Софьи грекини приспе посланый с посланием, еще же и деньги златые приносит. Мне же старьцу возвестившу, старец же никако от принесеных взяти повеле, паче же оскорбися…» (12, 492).)
Итак, Софья постоянно нуждалась в деньгах и страдала от скупости супруга. Она не хотела смириться с тем, что переданные ей драгоценности, в сущности, не принадлежат ей, а являются неотчуждаемыми семейными реликвиями. Ими можно пользоваться, но нельзя распоряжаться. К сладкому чувству обладания подмешивалась горечь разочарования. Этой пытки тщеславная деспина выдержать не смогла…
Отняв у Василия Удалого драгоценности из приданого его княгини-гречанки (под предлогом того, что эти вещи украдены из великокняжеской казны), Иван поступил точно так же, как в свое время поступила его бабка Софья Битовтовна, приказавшая на свадьбе Василия II снять с Василия Косого драгоценный пояс, якобы украденный когда-то из московской казны. Результат нетрудно было предсказать. Оскорбленный до
