выдохнуть.
Свет начал тускнеть, потом вовсе исчез, и падение продолжалось в темноте. Это было страшно, но еще страшней сделалось, когда внизу снова забрезжило. Теперь свет был багровый, траурный, как на вечерней заре перед ветреной погодой.
Там, куда летели, а вернее, падали два Александра, мерцало нечто огромное, вздыбленное волнами и покрытое поверху чем-то вроде мелкой ряби. Океан?
Снизившись над самой поверхностью огромного прозрачного вала, будто бы наполненного изнутри странным, зловещим сиянием, князь завис в воздухе и удержал Губкина при себе.
Тот смотрел во все глаза.
Нет, это было не море и не океан, а гигантский стеклянный купол. Как крыша ГУМа, подумал Саша, только во много раз больше. По всей поверхности ползали фигурки, которые он сверху принял за рябь. В небо никто не смотрел, все вглядывались в то, что происходило под куполом. Крики ужаса и стоны сливались в общий скорбный вой, от которого у Губкина на глазах выступили слезы.
Высвободив руку, сжимаемую князем, он спустился еще ниже. Прямо под ним, распластавшись по стеклу, корчилась и плакала голая женщина. Судя по фигуре и разметавшимся пышным волосам, она была молода и красива, но никакому сластолюбцу ее нагота не показалась бы соблазнительной. Кожа несчастной вся висела клочьями, открывая сырое кровоточащее мясо. Саша хотел дотронуться до страдалицы, но мощная сила подбросила его кверху.
«А вот этого нельзя, — печально молвил князь. — Сострадать можешь и даже обязан. Но ложных утешений расточать не смей. Грешная душа смотрит на уготованные ей муки и устрашается. Так положено».
Теперь, когда глаза Губкина привыкли к кровавому отраженному свету, он заметил, что все люди здесь лишены кожи. Это их на мытарствах ободрали, догадался он.
— Что за мука ей назначена?
«Не знаю. Всякий грешник наказан тем, чего он больше всего боится. Со стороны это, может, и не страшно вовсе, но для самой души нет ничего ужасней».
— К лицу ли Господу такая жестокость? — возопил тогда Губкин, и при жизни-то никогда не позволявший себе подобных дерзостей.
«Не жестокость это. Душе очиститься нужно от налипшей грязи. Огнем, острым скребком, едким мылом — это уж кому как, по грехам. Будет душе казаться, что ее черти терзают, на самом же деле она сама язвы и чиреи свои вырезать станет. Летим дальше, это лишь первый из Адских Чертогов».
Они молча двинулись дальше, к следующему стеклянному куполу. Грешных душ было неисчислимое множество, и у каждой Губкину хотелось задержаться, но князь неумолимо влек его дальше.
Слезы сначала лились, потом высохли. Обвыкший к полумраку взгляд уже мог различать буквы, вырезанные на затылке у падших. Там было обозначено имя, земной возраст и цифры, проставленные мытарями от единицы до двадцати — где была взята пошлина. Чаще всего встречались первые десять, выше удавалось подняться немногим, и этих было жальче всего.
За все время нескончаемо долгого полета князь нарушил молчание всего один раз.
«Вот и убедился ты. — Он тронул Губкина за прядь, свесившуюся со лба. Она была совсем седая. — Так тому и должно быть. У райского обитателя волос сострадательно бел, ибо какой же рай без сострадания? Кто при жизни побелеть не успел, здесь догоняет…»
Он снял свой островерхий шлем и показал серебристые волосы, расчесанные на две стороны.
— Дальше, дальше, — вместо ответа попросил Губкин.
Он считал чертоги. Их оказалось тридцать.
Тогда святой объявил: «Ты видел все, что положено. Теперь пора к Престолу. Тебе уж и ступенька назначена. В самом низу, ибо ты не великомученик, не угодник, не просветитель народов, а все одно в обиде не будешь. Опять же ты у нас невинно убиенный, вам особая милость… Ну, будет стенать-то, будет. Успеешь еще за грешников намолиться».
Удивительно, что к Преисподней они спускались долго и трудно, а вверх воспарили в одно мгновение.
Губкин только и успел, что зажмуриться от обрушившегося на него света, а когда приоткрыл глаза, уже сидел на широкой, нагретой солнцем ступеньке. Была она вроде как каменная, но нисколько не жесткая, а, напротив, такая удобная, что Сашу сразу заклонило в сон. На него накатила невероятная усталость, но не свинцовая, а приятная, как после долгого, многотрудного, но удачно сложившегося дня.
Уже задремывая, он вспомнил: нечто похожее когда-то было. И даже зацепил воспоминание, из не столь далекого прошлого.
Приехал он в отпуск, на Черное море. Ночь провел в душном плацкартном вагоне, где соседи пили водку и матерились. Комнату снял за недорого, как-то очень легко и быстро. Закинул чемодан, а сам вышел на мол. Вокруг, понятно, море, небо, солнышко. И охватило его такое ощущение счастья! Впереди весь отпуск, столько всего радостного. Опустился на теплый камень. Улыбнулся горизонту, откинулся спиной на парапет и задремал.
Вот и теперь все было так же. Губкин улыбнулся, откинулся назад и задремал.
3.3
Картина третья
Шин Вада
Развоплотившийся Вада не утратил ни одного из пяти обычных человеческих чувств. Мог видеть, слышать, осязать, нюхать и даже ощущать ртом суховатый, полынный вкус потустороннего ветра, но самым острым все же сделалось обоняние, чувство, которое живым людям дает наименьший объем информации об окружающем мире. Однако невесомому духу, который обретается в эфире и перемещается свободно, не ведая материальных преград, нюх указывает путь вернее, чем самому чуткому из охотничьих псов.
Открылось и шестое чувство, при жизни доступное лишь горстке избранных, — Ясное Видение. Оно не было связано со зрением. Шар духовной энергии, которым обратился Вада, улавливал некий
Иначе осмотр Миров, из которых состоит вселенная возможных перерождений, занял бы тысячелетия.
Как известно, существует всего шесть лок, измерений, куда может угодить дух, недостойный раствориться в нирване. Высшее из них — лока дэвов, то есть богов. Потом лока асуров, полубогов. Лока людей. Лока животных. Лока претов, голодных духов. Наконец, низшая из лок — мир нараков, обитателей ада.
В священных книгах написано, что путь, которым отправится умерший, предопределен кармой, но всеведущему и ясновидящему Шару открыто больше, чем любому из просветленных книжников. Не рассудком, а всей своей неделимой сутью Дух ощутил, что его
Через какое-то время силе, которая заставляла Дух нестись через пространство, подобралось точное определение.
Голод.
Такого лютого, ненасытного голода Вада не испытывал даже в тяжкую послевоенную пору, когда, бывало, несколько дней кряду наполнял желудок одной лишь водой. Поиск своего мира сразу обрел вполне очевидный смысл. Нужно как можно скорее найти пищу, которая усмирила бы эту мучительную тягу и наполнила бы эту сосущую пустоту.
Сначала, когда голод еще не полностью возобладал над волей, Дух, конечно же, пожелал отправиться в Мир Богов. Достаточно было мысленно произнести слово «Дэвалока», как нюх сразу выделил
