долгой и трудной дороги.
Череда монахов, в одинаковых черных одеждах с капюшонами, подпоясанных веревками, в грубых сандалиях, идет по узкой дорожке к храму, собираясь на молитву, дабы вознести хвалу Господу. Он шел среди них. Каким-то образом Василий точно знал, что его зовут Иоганном, он вырос в монастыре и пять лет назад принял обет служить Богу. Он ревностно изучал богословие, был весьма умен и талантлив, так что святые отцы прочили ему блестящее будущее. При таком усердии молодой человек со временем мог бы стать настоятелем монастыря, а там, глядишь, епископом или даже кардиналом…
Один из послушников оборачивается. Капюшон упал с головы, в свете заходящего солнца его волосы отливают золотом, и на лице лежит теплый отсвет, как у святого отрока на старинной фреске. В этот миг он был так прекрасен, что сердце Иоганна больно сжалось от любви и печали. Хотелось окликнуть его, сказать что-нибудь хорошее, но имя Михаэля (так звали юношу) он не отваживался даже произнести вслух. Монаху — человеку, отрекшемуся от земной жизни во имя Царствия Небесного, — недоступны плотские радости, но разве сам Господь не повелел всем любить друг друга?
В следующий миг он увидел себя в храме, стоящим на молитве. Высокие стрельчатые своды уходят вверх, солнце играет в разноцветных стеклянных витражах, чуть колеблется пламя свечей, хор поет ангельскими голосами, и орган вторит ему… Кажется, что сердце улетает в высоту, прямо к небу. Иоганн чувствовал, как на глазах его выступают слезы умиления. Если где-то есть настоящая радость, мир и покой, то вот они, здесь!
Это видение хотелось удержать подольше, но и оно скоро исчезло. На этот раз картина, представшая перед ним, казалась куда более мрачной… Он видел темноватое помещение с низкими сводами, выложенное из серого камня. Пахло сыростью, плесенью и еще чем-то столь же отвратительным. Вася сразу догадался, что это тюрьма, но здесь он не был заключенным, напротив — лицом, облеченным властью, призванным карать и миловать!
Он снова был монахом Иоганном, но теперь казался гораздо старше, значительнее, что ли… Сидя в кресле с высокой резной спинкой, он перебирал четки и шептал молитву. За столом, заваленным бумагами, расположились еще какие-то люди в богатых одеждах из тонкого сукна и бархата (особенно запомнился один из них — важный седоволосый господин с толстой золотой цепью на шее), а рядом, за маленьким столиком, примостился писец.
В комнату вводят женщину, закованную в тяжелые кандалы. При каждом шаге они звенят, и звук этот эхом отдается под каменными сводами. Вид у нее жалкий: голова обрита, платье разорвано, грязные босые ноги покрыты кровоточащими язвами, глаза горят лихорадочным блеском, и на щеках видны следы от слез. Она сильно измучена, но отец Иоганн не может допустить слабость! Состраданию не место в его сердце. Он знает, что женщина эта — ужасная преступница, хуже, чем воровка или убийца.
Она — ведьма.
Кровь стынет в жилах, когда она начинает признаваться в своих бесчисленных преступлениях!
Вызвав бурю и град, она погубила урожай в окрестностях города и тем обрекла на голод сотни людей. Она насылала порчу и болезни, похищала новорожденных младенцев, дабы убить их и приготовить особое кушанье для шабаша на горе Блогберг, где пировала и плясала с другими колдуньями и даже неоднократно вступала в плотскую связь с самим дьяволом…
Малой части всех ее злодеяний было бы достаточно, чтобы отправиться на костер, ибо сама земля не может принять столь порочное создание! Седой мужчина (Иоганн только сейчас понял, что это судья) провозглашает приговор. Тяжко, словно удары огромного молота по наковальне, звучат слова: «Обратить в пепел и золу…» Ведьма слушает молча, но — вот чудо! — лицо ее как будто разгладилось и из груди вырвался вздох облегчения. Видно, что она даже рада избавиться от терзающего ее демона и спасти свою душу. В самом деле, что такое краткая боль от костра по сравнению с негасимым огнем в аду?
Быстрее, быстрее… Перед глазами мелькают новые и новые лица. Их было много — юных девушек и дряхлых старух, почтенных матерей семейств и раскрашенных потаскушек, дворянок, разодетых в шелка, и нищих, неграмотных крестьянок… Почти все сначала не хотели признаваться, клялись в своей невиновности и даже плакали, молились, богохульно поминая всех святых, Деву Марию и даже самого Христа. Оставалось только снова и снова дивиться коварной и лживой природе каждой женщины. Находясь под властью дьявольской воли, они пытались избежать земного суда, но перед судом небесным все их прегрешения были видны как на ладони. Для того чтобы заставить преступницу признаться, у святой инквизиции есть немало надежных средств! Тиски для пальцев и «ведьмино кресло», плети и «испанские сапоги» исправно служат благому делу, и настоящие слуги Господа трудятся без отдыха.
Отец Иоганн не мог оставаться в стороне. Он присутствовал на допросах, навещал узниц в тюрьме, уговаривая признаться во всем и покаяться, дабы после смерти обрести спасение на небесах, принимал последнюю исповедь осужденных… Каждый раз, когда очередная ведьма корчилась от боли под раскаленным железом, висела на дыбе под потолком или испускала последний вздох на костре, он чувствовал себя воином Света, защитником людей, очищающим мир от скверны.
Вдох — выдох… Все вокруг снова потемнело, и видения исчезли. Откуда-то издалека доносится музыка — медленная, спокойная, легкая. И голос. Теперь он звучит так мягко, но все же чувствуются повелительные нотки:
— Теперь пришло время отдохнуть. Вы полностью расслаблены от макушки до кончиков пальцев ног.
О да, он устал, он так устал… Василий (или отец Иоганн? Он так и не понял, кем был в эту минуту!) блаженно улыбнулся.
— Представьте себя на природе. Вы идете по лугу, поросшему сочной травой…
Он снова очутился среди зеленых холмов, в том самом месте, где началось его странное путешествие. Так же по небу плыли легкие облака, и даже монастырь чуть виднелся вдалеке. Сердце радостно забилось. Он возвращается сюда, в свой единственный и настоящий дом!
— Прямо перед собой вы видите изумительно прекрасную радугу. Таких живых и чистых цветов вы никогда не встречали… Если подойти ближе, можно коснуться ее рукой.
Да, радуга действительно появилась перед ним! Раньше он никогда не видел ничего подобного. Она уходила прямо в небо, словно разноцветный мост, соединяющий миры воедино. Василий протянул руку, чтобы потрогать это чудо, — и в следующий миг оказался внутри. На него изливались потоки света — алого, оранжевого, желтого, зеленого, синего, фиолетового… Они перетекали друг в друга, пока не слились в один-единственный, ослепительно-яркий и чистый белый свет.
— Вы чувствуете, как возрождается и наполняется жизнью каждая клеточка вашего существа.
Василий купался в лучах света, почти растворяясь в нем. И в то же время он понимал, что возврата уже не будет. Хотелось крикнуть:
— Нет, нет! Пожалуйста, не надо! Я хочу остаться здесь, остаться навсегда, хочу быть тем, кем я был когда-то, верните мне мою жизнь!
Но голос неумолим.
— Раз… Сейчас вы пройдете через радугу. Два… вы возвращаетесь, чувствуя себя свежим и энергичным. Три… ваши воспоминания остаются у вас в сознании, и вы можете вернуться к ним, как только пожелаете… Четыре… вы готовы опять вступить в этот мир… Пять… вы открываете глаза и чувствуете себя превосходно!
Вася ощутил жесткость коврика под лопатками, запах пыли и пота, почти как в школьном спортзале. Открыв глаза, он увидел, что снова находится в том самом подвальчике, куда пришел несколько часов назад. Вокруг были те же люди. Мир вернулся на привычное место. Он снова стал собой.
Его соседи также постепенно приходили в себя. Одни протирали глаза, вертели головами, кто-то ощупывал свое тело, будто заново привыкая к нему. Другие болтали без умолку, шумно делились впечатлениями.
Очкастая девица оказалась египетской жрицей богини Хатор, и странно было видеть, как ее тощенькая, нескладная фигурка в клетчатом платье приобрела вдруг на мгновение царственную осанку, и глаза, почти невидимые за толстыми выпуклыми линзами, сверкнули ярко-изумрудным светом. Мужик в мятом пиджаке оказался крестьянином, жившим где-то в Северной Англии в середине шестнадцатого века (точнее он вспомнить не мог, знал только, что страной в то время правил добрый король Генрих VIII). Он казался разочарованным. Наверное, воображал, что в прошлой жизни был каким-нибудь Цезарем или
