объявить о преследовании беглецов, повторяя приказ короля Карла VII, предусматривающий смертную казнь за оказание помощи бунтовщикам.
Бланка рассчитывала, что эта мера приведет к успеху, а особенно рассчитывала на страх, который вызывает у всех ее имя.
Но проходили дни за днями, а известий все не было. Отряды вернулись после безуспешных поисков, о беглецах не было ни слуху ни духу.
Значит, осмеливались противиться ее приказу и помогать мятежникам! Ну так она покажет им, что значит не выполнять ее приказы! Если бы Мануэль и Инес умерли, это было бы нетрудно узнать по церковным книгам, и ей сразу бы донесли об этом, но они, вероятно, живы и скрываются в каком-нибудь монастыре, который дал им убежище и медицинскую помощь.
Прождав напрасно целую неделю, она велела обыскать все окрестные монастыри, употребив в случае нужды даже силу. Карлисты не должны были щадить никого и не бояться никакой угрозы! Найдя беглецов, они должны доставить их в лагерь, в каком бы состоянии те ни были. Монастырь же, давший им приют, приказано было занять солдатам.
XXIV. Брат Пабло
Состояние спасенных, лежавших в монастырском лазарете, очень мало изменилось в продолжение следующих дней.
У Мануэля забрали его военную одежду, так что теперь нельзя было сказать, кто он такой и к какой партии принадлежит. Он страдал ужасно и не выходил из беспамятного, горячечного состояния. Антонио, старый Пабло и кто-нибудь из других монахов по очереди ухаживали за ним.
Молодая графиня, находившаяся на попечении пожилой монахини, казалось, пострадала еще серьезнее. Она ничего не ела и не пила, оставаясь постоянно в каком-то судорожном оцепенении. Монах- доктор обоих поил лекарствами, но всякий раз, выходя от Инес, сомнительно качал головой. Он говорил немного знакомому с медициной Антонио, что, вероятно, у нее поражен мозг, твердо насчет обоих ничего не обещал, но надеялся спасти Мануэля. В один из ближайших дней должно было решиться положение графини. Если она выдержит кризис, значит, она спасена и можно надеяться на скорое выздоровление.
Через неделю ожидаемый кризис наконец наступил и принес с собой облегчение. Антонио мог теперь прийти к Инес, рассказать о Мануэле и ободрить. Мануэль тоже поправлялся. Таким благоприятным исходом болезни они обязаны были самоотверженному уходу монахов и, главное, — монаху-доктору. Этот умный, во многом сведущий человеколюбивый брат не щадил себя в уходе за больными.
Антонио благодарил его за помощь и сердечно радовался, видя, что опасность все больше и больше отступает. Кроме того, молодой патер наслаждался возможностью побыть еще раз в этом месте, где прошла его юность. Часто он сидел в библиотеке старого монастыря, беседуя с учеными братьями. Его охотно слушали, так как рассуждения его всегда были умны и говорили о глубоком знании светской жизни.
Раз вечером Пабло и Антонио прохаживались по монастырскому двору. Остальные монахи уже разошлись по своим кельям. Осенний ветер шумел в верхушках деревьев и разбрасывал по земле листья каштанов.
— В приказе, распространяемом карлистскими отрядами, сказано, что генерал Мануэль Павиа бежал и что его должны выдать, где бы он ни был, — сообщил Пабло своему молодому другу. — Дальше говорится, что с генералом была сеньора, с ними обоими случилось несчастье в горах. Всем монастырям и селениям угрожают разрушением и огнем, если они не захотят выдать беглецов!
— Так дон Альфонс узнал о том, что они спасены!
— Я предвидел подобное, — продолжил монах, — поэтому и спрятал мундир твоего друга. Измены со стороны братьев не будет, но тем не менее надо соблюдать величайшую осторожность.
— Боюсь, что подвергаю и тебя, и твой монастырь страшной опасности.
— Мы должны быть ко всему готовы, брат Антонио, и принять все меры для предупреждения беды.
— Больные уже почти выздоровели, и я надеюсь, скоро мне можно будет уйти с ними отсюда.
— Так скоро еще нельзя, — сказал Пабло. — Никто не скажет, что наш монастырь, испугавшись угрозы, остановился на половине доброго дела! Но при этом я тебе посоветую не произносить громко имени Мануэля Павиа де Албукерке, это опасно! Дадим ему лучше какое-нибудь другое имя и внесем в монастырскую книгу. Пусть его считают послушником, заболевшим и перенесенным в лазарет.
— Ты прав, брат мой! Назовем Мануэля Франциско, я предупрежу его об этом. Но ведь пока молодая графиня здесь, опасность все-таки не уменьшится.
— На днях она совсем поправится и на время уедет в женский монастырь, здесь в горах. Таким образом никто ничего не заподозрит при обыске монастыря, если только генерал согласится сбрить бороду.
— Это хороший совет! Я сегодня же поговорю с ним, брат Пабло.
— Таким образом и ты останешься около меня еще какое-то время, Антонио, — сердечным тоном сказал старик, — это будет светлым солнечным лучом в моей жизни. Бог знает, долго ли мне еще суждено оставаться на земле…
— Но ты бодр и силен, как юноша, брат мой, и смерть, слава Богу, еще далека от тебя, — отвечал Антонио.
— А между тем у меня иногда рождается мысль, что я уже одной ногой стою в могиле… На твое неожиданное появление здесь я смотрю как на последнюю милость и радость, посланную мне свыше, Антонио. Я хранил твое детство и люблю тебя больше всего на свете!
— Брат Пабло, раз уж мы заговорили о прошлом, позволь мне спросить тебя, был ли я отдан прямо в твои руки, когда меня принесли в монастырь, или какому-то другому благочестивому брату…
— Тебя передали старому приору Эвлалию, он уже давно умер. Ты был крошечным, беспомощным ребенком. Приор, славный, добрый человек, принял тебя, как дар неба, и воспитывал с целью сделать членом нашей общины.
— Не знаешь ли ты, кто отдал меня ему, кто мои родители и каково мое настоящее имя?
— Я понимаю твое желание узнать это, Антонио, но ничем не могу помочь. Старый приор никогда ничего мне об этом не говорил. Он умер вскоре после того, как тебя принесли в монастырь, а с ним умерла и тайна твоего рождения. Ты был любимцем всех монахов, они делили с тобой трапезу, а когда ты подрос, учили тебя.
В это-то время я и взял тебя окончательно на свое попечение.
— Как я благодарен тебе за твою отеческую любовь, — сказал Антонио. — Прости, что, несмотря на это, меня все-таки томит желание узнать, кому же я обязан своим рождением! Почему родители оттолкнули меня от себя? Неужели у них не нашлось ни капли любви, ни куска хлеба для своего ребенка? Во всем монастыре нет никого, к кому я мог бы обратиться с вопросом! Или, может быть, я был круглым сиротой, брат Пабло?
— Я понимаю, почему ты хочешь получить определенный ответ, Антонио. Ты хочешь знать, неужели правда, что, произведя тебя на свет, родители так мало чувствовали любви к тебе, что решились оттолкнуть от себя… Как хотелось бы мне успокоить тебя, объяснить тайну, но это невозможно! Один Эвлалий знал ее, но он давно умер и ничего не открыл даже перед смертью.
— Значит, я должен считать своим родным кровом этот монастырь, называть родными благочестивых отцов! Я надеялся узнать от тебя что-нибудь о тайне своего рождения, но мне отказано в этом, и я должен смириться.
Разговор монахов был прерван звонком у решетчатых ворот. Кто в такой неурочный час мог прийти в уединенный, тихий монастырь?
Пабло и Антонио с минуту стояли, удивленно прислушиваясь, потом пошли к воротам, брат-привратник уже спешил с ключами. За воротами стояла какая-то женщина. Взглянув на нее, Антонио быстро пошел ей навстречу…
— Это вы, сеньора Амаранта! — вскричал он, протянув ей обе руки.
Она с радостным восклицанием бросилась к патеру.
— Слава Богу, — сказал он, — и вы спасены. Антонио объяснил старику-настоятелю, что это та самая сеньора, которую изгнали из Ираны. Амаранта рассказала, как она все эти дни ходила повсюду, разыскивая Инес и Антонио.
— Как же вам удалось найти нас здесь, Амаранта? — спросил Антонио.
— Осторожно выспросив двух-трех пастухов и какого-то карлиста, я узнала, что с доном Мануэлем и
