– Сейчас вышлем! – согласился Дмитрий. – Еще что?
– Значит, народу с ним много всякого. А Ольг-то!
– Мамай нашему стражнику сам похвалялся: Ольг, мол, с нами да еще твой братец Ягайла, – Дмитрий посмотрел на Андрея Ольгердовича Полоцкого, – тоже будто с ним.
Владимиру Серпуховскому Ягайла доводился шурином.
Владимир подумал: 'Вот Елене опять слезы: брат, скажет, на брата, муж тоже на ее брата'.
– Кого б к Мамаю послать? – спросил Дмитрий.
– Да хоть бы боярина Захарью! – предложил великокняжеский дьяк Внук.
– Тютчева?
– Его. Он их знает.
– Я супротив не буду. Он где?
– Сейчас покличу! – кинулся к двери Микула Вельяминов. Дмитрию незачем было возвращаться в Кремль; около него были князья и бояре, они крестили детей друг у друга, менялись крестами накануне битв, а битв у Дмитрия было много, и за годы походов перебратались все, стали покрестовыми братьями.
Тютчев вошел скромно и тихо.
– Шлю тебя, боярин, к Мамаю. Вызнать, выведать – сам знаешь. А главное, покажи – знаем, мол, о твоем нашествии, не робеем. По пути разведай, чего там в Рязанской земле деется.
– Ну дак что ж. Я, государь, с радостью.
– Тяжело мне тебя слать, Захарий Андреич. Я понимаю: к татарам едешь.
И сам это понимай.
– Понимаю и радуюсь, государь.
– Выбрал бы другого, да лучше тебя на это дело никого нет.
– И не надо. Ежли что, так на тебя, государь, надеюсь – дети не заголодают.
– Это не к чему говорить.
– Только уж, Дмитрий Иванович, помни: ежели что, я у господа всегда твой предстатель, буду о даровании победы молить. Бейся крепче.
– Давай попрощаемся, Захарий.
Они крепко обнялись и поцеловались.
Тютчев, не глядя ни на кого, поклонился направо и налево и, опустив голову, быстро вышел.
В дверях повстречался Боброк, и Тютчев особенно низко поклонился князю: все чли и любили Боброка, да и побаивались его – его начитанность, его неизменные успехи в битвах стяжали ему славу волхва, чародея, способного видеть многое далеко вперед, читать в сердцах людей. И князь Боброк, в юности своей, на Волыни, знавший волхвов и кудесников, беседовавший и бродивший с ними, не отнекивался, иной раз соглашался погадать по звездам, по звездам случалось ему водить полки по ночам, а по ночам никто тогда не хаживал. По звездам он выбирался из непролазных лесов в незнакомых краях, нежданно оказывался не там, где его враги ожидали, и слава колдуна и волшебника укрепилась за Боброком даже в станах врагов. – Пошел, Тютчев?
– Прощай, Дмитрий Михалыч.
– Не робей!
И это напутствие успокоило Тютчева: а может, и правда Боброк знает, что робеть незачем? Человек легко уверяется в том, во что хочет верить.
А Боброк вошел к Дмитрию:
– Первая стража пошла. Послал их к Быстрой Сосне.
– Кто повел-то?
– Родивон Ржевский, а с ним выпросился Волосатый Андрей да Василий Тупик. Еще много хороших ребят вызвалось.
– А как там Бренко?
– Поскакал в Кремль. Кто гож, всех разослал.
– Никого не позабыл?
– Возможно ль! Ко князьям ко всем. А по городам сейчас из Кремля разошлет. Как уговорились – велел к тридцать первому дню июля всем в Коломну сбираться.
– А ты, Владимир Андреич, Москву готовь к походу. Потом все выступим.
Через Москву многие пойдут – и Белозерским, и многим ополчениям иного пути нет.
– Это приготовим! – сказал Серпуховской.
Дмитрий вдруг посмотрел на пустые столы, скучавшие под белыми скатертями, и повел носом.
'Неужели и к делам ехать не евши? – подумал Дмитрий. – Ну нет!'
Он углядел Вельяминова, взволнованного, сидевшего с краю скамьи.
