– Скакал мурза борзо, своих опередил. Прежде чем те подскакали, я его к себе переволок да помчал. Те за нами гнались, да тут на другой наш разъезд наскочили, повернули назад. А иные у них посечены.
Дмитрий подумал: 'Вот и первая встреча… Уж коснулось своими краями войско о войско'.
Дмитрий спросил старика-переводчика, прежде долго жившего в Орде, уже отвыкшего от родной речи:
– Чего выпытали?
– Поведа, яко царь на Кузьмине гати; не спешит убо, но ожидает Ольга и Ягайлу: по триех же днех имать быти на Дону. И аз вопросиша его о силе Мамаеве; он же рече: многое множество.
– Говоришь, как пишешь! – заметил Дмитрий, и переводчик смолчал, стыдясь, что много лет лишь через русские книги говорил со своей родиной.
Боброк спросил у Тютчева:
– Выходит из его слов: Мамай на реке Мече. Пришел туда по Дрыченской дороге. А до того по Муравскому шляху шел. А Дрыченская дорога лежит промеж двух шляхов – промеж Муравского и Ногайского. Надо понимать, затем Мамай промеж этих дорог, что Орда идет по обеим.
– Думаешь, княже, ударить по этим шляхам порознь?
– Хорошо б так, да опасно: один шлях будем мы громить, а с другого нас обойдут. Надо так стать, чтоб обойти не могли, чтоб не по Чингизу у них вышло.
– А как спину уберечь? Все равно охватывать будут.
– Ночь светлая. Сейчас съезжу за Дон, прикину. Не миновать нам на этом поле встречу держать.
– Войско каково? – спросил Дмитрий у переводчика.
– Рече: сборное. Како оные народы бьются, про то не ведает.
– Сколько ж их? – спросил Дмитрий.
– Рече: тысячей триста да еще пятьдесят. С его слов чли.
– Верно говорит! – удивился Тютчев. – Он сперва во лжу впал, да мы выправили! – сказал Горский.
– Накормите его! – сказал Дмитрий. И, не оборачиваясь, ушел: не видел округлившихся, как у совы, глаз пленника, не сводившего своего взгляда с князя, пока воины не заслонили ушедшего Дмитрия.
Во тьме Дмитрию подвели коня. Он нащупал холку и, грузный, легко вскочил в высокое седло. Не дожидаясь, пока управятся остальные, он направил коня к Дону, где, скрытые тьмой, стояли войска.
Следом за ним скакали сквозь мрак князья, бояре, дружина, двор княжеский.
Земля под конями звучала глухо, влажная, мягкая сентябрьская земля.
Над Доном полыхали сторожевые костры. С того берега долетал волчий вой. Псы, приставшие к войскам, облаивали их отсюда. Люди пытались разглядеть сверкающие зрачки зверей. Исстари, вслед за татарами, шли несметные стаи волков дожирать остатки, рыться в пепелищах, раздирать трупы, терзать раненых и детей.
Волки выли, – значит, недалек и Мамай. После многих лет встало воинство перед воинством, и одна лишь ночь разделила их тьмой и воем.
Дмитрий приказал искать броды, а сам проехал через весь стан и встретил Боброка: они уговорились тайно перебраться через Дон, самим осмотреть на заре поле.
Владимир Серпуховской и двое его шуринов – Андрей Полоцкий и Дмитрий Брянский стояли в стороне, ожидая Дмитрия Московского и Дмитрия Боброка.
– Я мыслю: он тверд, – сказал Владимир, – но и скрытен. Боброк удумал еще боле укрепить ему мужество, поволховать во чистом поле, послушать землю.
– Он тверд! – сказал Андрей. – Эту твердость в нем хранить надо – она есть твердость нашего союза. Глядя на него, робкий стыдится своей робости.
Дмитрий подъехал впереди Боброка.
Боброк подскакал, сопровождаемый Семеном Меликом и немногими воинами.
– Княже: еще весть. Мамай сведал о нашем стане, спешит по Птани-реке сюда, мыслит воспрепятствовать нашему переходу через Дон.
– А поспеет?
– Где ему! Завтра ж начнем возиться. А ему раньше как в два дни не дойти.
– Едем? – спросил Владимир Дмитрия.
Мелик указал им броды, по которым уже дважды ходил сам.
Кони тихо, вытянув вперед морды, распушив хвосты по воде, сначала осторожно шли, потом поплыли. В прохладной черной донской воде отражались и струились звезды. И молчаливая, утекающая ночная река казалась глубокой, страшной, немой.
Тонкий месяц погас за грядой леса.
Кони коснулись дна, облегченно выступили на берег и, фыркая, стряхнули с себя воду. Звякали стремена и цепочки; от реки круто вверх поднималось поле, и князья впятером поехали по берегу вверх.
Чуть занималась заря. За дальним лесом позеленело небо. Чуть порозовело одинокое облако.
Торопя коней, они ехали по полю, густая трава полегла от тяжелой росы, и роса уже начинала туманиться.
