– Добрая сталь?
– Отменная.
– А другой мы б и не взяли. В прошлом годе повез три ладьи кольчуг назад. Так бы и на сей раз было.
– Очень тогда огорчил. Но я в Новгороде их сбыл: ливонские рыцари перекупили.
– По Сеньке и шапка.
Дмитриево напоминанье явно рассердило шведа, хотя улыбка и не сползала с его голых щек.
– Мы куем доброе оружье. У вас не умеют так.
– Научатся.
– А пока не умеют. Да и что здесь умеют?
– Ого! – Дмитрий насторожился.
– Какие ремесла знают? Народ сер, а наших мастеров смеют хулить…
Дмитрий встал и побагровел. Бояре заворочались на своих местах.
– Хулим! А вот помогло, привезли хороших мечей, добрых булатных кольчуг. Сами поняли, надо ковать хорошо. А за нашу серость поклонитесь нам в ноги, – ежели б мы не стояли впереди вас, оборотясь на восход, не было б ни вас, ни ремесел ваших. Оттого-то вы и куете добрые мечи, что мы не влагаем их в ножны!
Швед побледнел. Дмитрий спокойно сел на свое место.
– Тебя в наставники прочили моему сыну.
– Готов приложить свое усердие!
– Не потребуется. Дед мой Калита отца моего князя Ивана книжной премудрости не обучал. И отец мой меня грецким наукам не учил тоже. И я своих сыновей не стану учить ни грецким мудрецам, ни угорским, ни болгарским книгам, ни ляцкому празднословью. Пусть русскую правду разумеют. Пусть к народу поближе стоят. Так-то! Не то станут по сторонам смотреть, а свое проглядят. Вон Рязанский Ольг вельми учен, всякие языки разумеет, а своего русского понять не может. Время-то каково? Надо поплотнее друг к другу русским людям стать. А минет суровое сие время, внуки научатся; разум при них останется, никто у них разума не отымет. А нам знать одно надо – науку воинскую. Разум изощрять в битвах.
Швед возразил:
– Однако князья и короли западные, и угорские, и шведские, и немецкие книгам вполне обучены и…
– А потому и обучены, что в наших руках – мечи, а не книги. И копья наши к востоку повернуты! Ступай, свей. За оружье те заплатят. Ежели в этом году еще наберешь на караван, привози – купим. Ежели худое наберешь, назад повезешь. Иди!
Швед ушел.
Тютчев:
– Разреши, государь, сказать: к своим сынам я ляха Горислава приставил. Нонче выгоню.
– Прежде сам о том размысли. Великому князю надобен воинский ум. А Русь никогда книжной премудрости не гнушалась.
– То монастыри пусть мудрствуют. Нам не то надо. Ляха сгоню. Самому приторен, да худей других быть опасался: скажут, серы, мол, Тютчевы.
Внуки, придет время, научатся, а сынам иное надо.
– Ты, мнится, сам-то из угорских бояр?
– Дед. А я – московский.
– Так ты ляха, ежели он негож, смени. А детей своих учи: это что ж, смердами нам быть, что ль? Об том, что ты боярин, забывать не смей!
И отошел к Радонежскому.
– Что-то, отче Сергие, Тверской князь сызнова замышляет? Никак, ни мечом, ни огнем, ни словом, не изгоню из него ропота.
– То сведаю. Его духовника кликну: наш, троицкий, при нем. Да и Федору-епископу внушу, чтоб разномыслию не потакал.
– Тож в Рязани; не чрезмерно ли рязанские бояре своего Ольга чтут?
Надо б, чтоб о боге побольше думали.
– Рязанцы, которые посильней, у рязанского епископа Василья на примете; ныне многие из них ручней стали. Я Василью Рязанскому вчерась нового келейника благословил. Нонче поутру, видно, поехал, а с ним письмо.
– За молитвы твои, отче Сергие, низкий от меня поклон. Я скажу дьяку Нестеру, чтоб грамоту те сготовил. Когда уходить будешь, возьми: жалую твою Троицкую обитель ловчими промыслами, дозволяю вам ловить на реке Воре выдру, бобра, – иного всякого зверя. То за молитвы твои, доколе в походе буду.
– Вечные о тебе молитвенники, Дмитрий Иванович!
Подошел Боброк, Дмитрий спросил:
