доспехи.
С запада, подпрыгивая в розовеющем небе, далеко видный в открытой степи, мчался всадник.
Они терпеливо ждали его, попивая кумыс. Они молчали, ожидая вестей, хотя и знали – всадник скачет в обычное время, значит, и весть его обычна.
Он не сошел с лошади. Конь стоял понурив голову. Всадник сидел прямо.
– Говорю: русов нет. Вдали показался лес.
– А городов, улусов, мирных людей нет?
– Слышали пение петуха. В другой стороне, но далеко, видели большой дым, – может быть, выжигают лес. Задержали монахов, шедших в Сарай к русскому мулле молиться.
– Много нашли при них добра?
– Мало оружия, корм и ничего больше.
– Ведите их сюда. Пройдут в Орду через нас.
– Они ушли.
– Кто их отпустил?
– Сами ушли.
– Кто их упустил?
– Ак-Бугай.
– Скачи, чтоб Ак-Бугай передал свою саблю Турсуну, а сам шел сюда.
Скоро!
Всадник выпил кумыса, поданного из рук в руки Бегичем, сел на свежую лошадь и снова ушел в степь.
Утром Ак-Бугай встал перед Бегичем. Возле Бегича стояли старшие воины-сотники. Бегич сидел на узорной кошме, которую постелили на небольшом холме. Ак-Бугай стоял у подножья холма, и Бегич смотрел на него сверху вниз.
Бегич смотрел на шрам, легший розовой ящерицей на сизый камень скулы, смотрел на длинную седину бороды, на широкие плечи воина-старика.
– Куда ты идешь, Ак-Бугай?
– На Русь.
– Есть ли старая дорога там, где идешь ты? Это ли, спрашиваю, дорога из Москвы в Сарай?
– Нет. Это дальняя дорога. Она хороша для стад, но конный и пеший, следующий в Сарай, идет по другой дороге.
– Вижу: ты понял свою вину сам.
– Понял.
– Скажи всем: в чем есть твоя вина?
– Есть моя вина, взял двух монахов и спросил: 'Куда?' 'В Сарай, говорят, – молиться у русского попа'. 'Разве, – спрашиваю, – нет русских попов в Москве?' – 'Есть. Они молятся хорошо, но мы хотим помолиться в сарайской церкви'. Я помню старые приказы, их повторяют и теперь: попов не бить, не брать.
– Попы говорят народу. Народ им внемлет. Храня попов, мы храним мир в народе. Но два монаха в глухой степи, вдали от дорог, без даров сарайскому попу – особые монахи. Куда ты их дел?
– Я их покормил и велел утром прийти сюда.
– А утром их уже нет?
Если татарин убьет татарина, его наказывают смертью. Но если убийца найдет ответ на вопрос судьи, убийцу не следует наказывать смертью. Это завещал Чингиз. Только тяжкий проступок карался смертью, но тяжких проступков было мало, и воины редко совершали их.
Подумав, Бегич сказал Ак-Бугаю:
– Отдай оружие воинам.
Старик снял и отдал. Бегич приказал воину привести женщин. Женщины подошли.
– Вот, – сказал им Бегич, – этот старик поможет вам носить воду и собирать верблюжий кал на топливо. Может быть, он научится доить верблюдиц. Он больше не будет воином. Возьмите его.
Ак-Бугай пошел к ним, но оступился и упал, уткнувшись лицом в землю.
Он не сказал ни слова, не возопил, не царапал землю: он лежал молча.
Он лежал ниц, когда мимо шли воины, когда мимо проходила непобедимая конница. Он встал и открыл глаза, когда скрип телег поравнялся с его лицом. Тогда он подошел к телегам Бегича и пошел рядом с ними, в толпе рабов. А Бегич ехал впереди, твердо сидя в седле, ворочая бельмом, чтобы на всю жизнь запомнить каждый куст. Начались перелески, заросль, перистые шапки рябин, пышные шатры берез. Телеги скрипели, скот уже вступил в лес и брел медленно, обнюхивая неведомые травы, дыша незнакомыми запахами. Бегич не шелохнулся в седле, а лишь сплюнул через плечо, когда увидел всадника, мчащегося в неурочный час.
Воин поравнялся с Бегичем, повернул коня и поехав с ним рядом.
