Мамай сжался. Халат оказался широк и сполз с плеча. Повелитель войск, он подбежал к ковру, ударил ногой в шахматную доску. Звон колокольчиков рассыпался в наступившем молчании. Доска раскололась под твердой пяткой.
Бернаба стоял, глядя на эту дикую пляску.
Чуть прихрамывая, Мамай добежал до князя и с размаху наметился ударить в лицо. Но Таш-бек перехватил Мамаевы руки, словно сковал их.
– Уймись!
– Пусти!
– Но!
Так же внезапно пришло успокоение.
– Расскажи еще раз.
Таш-бек вытер рукавом лицо. Прошел к блюду, на котором лежала нарезанная дыня, сдвинул ломти в сторону и, подняв блюдо, принялся пить сок. Блюдо вздрагивало в его руках вслед каждому глотку.
Мамай покорно ждал за его спиной.
Обернувшись, Таш-бек впервые заметил, что Мамай очень мал ростом, кривобок, щупл. Только глаза быстры, злы, хитры.
'Хорек!' – но не сказал этого, а снова повторил, как шли, как перешли Вожу, как бились.
– Убиты и Хази-бей, и Бегич, и Каверга, и Карагалук, и Кастрюк.
Мамай сказал:
– Теперь вижу, ты в лошадях лучше всех понимаешь. Сумел ускакать.
– Побывал бы там сам!
– Я побываю.
– Ты?
– Не успеет этот сад пожелтеть, я сожгу Москву, а Дмитрий будет мне собирать навоз для топлива.
– Так и Бегич думал.
– Бегич – не я. А ты так не думал?
– А ты?
– Отвечай!
– Вместе с тобой так думал. Здесь.
– Со мной и пойдешь.
– Не откажусь.
Мамай кивнул Бернабе:
– Иди. Созывай совет. Быстро.
Бернаба вышел.
Мамай сказал:
– Ты им расскажи, почему вы разучились биться.
Вдруг снова его наполнила ярость:
– Почему? Не могли смять? Не могли изрубить? Вас было мало? Не умели рубить? Разучились в седлах сидеть? А?
Таш-бек, отвернувшись, крикнул одному из воинов:
– Вели принести воды!
Мамай растерялся: его перестали бояться? Он соберет новую силу, двинет новое войско.
Ноздри Мамая то раскрывались, то опадали, суживались, как рты рыб, выброшенных на песок.
А в сад уже начали сходиться вожди ордынских войск. Многих недоставало – тех, кто остался на берегу Вожи. Эти – живые, уцелевшие, отсидевшиеся в Сарае – не могли заменить тех. Не было среди них никого, равного Бегичу, ни Кастрюку, ни Хази-бею.
Придется ему, Мамаю, одному заменить их.
Мурзы и военачальники Орды входили в дом Мамая, смущенные неожиданным зовом.
Этот дом, нарядный и славный, давно их привлекал, но из них лишь немногие переступали его порог: у Мамая были любимцы. С ними он ходил в походы, с ними делил свой кумыс и свою баранину.
Нелюбимых, ненавистных, бездарных собрал Мамай в этот день. Любимые полегли на берегах Вожи.
Вверху сверкал потолок, густо расписанный узорами и цветами. Внизу молчали ковры, плотные, как верблюжьи шкуры. Алебастровые стены, резные, как кружева, были похожи на морскую пену. Многим доводилось видеть моря; немногим – покои Мамая.
Все видели: Мамай не в себе. Весть о разгроме уже дошла до них. Но меру разгрома они медленно
