из каких и злая мысль составляется, но вот нет! Хорошее настроение так тебе расположит слова и смыслы, что будто зла в них вообще не предусмотрено! Чудесно это и таинственно, тем более, что все это в человеке, а не вне его…
Сзади человеческий крик, и это так не к месту. Отец Викторий нагонял меня. Я остановился с досадой и пошел навстречу ему. Он протянул мне «пушку».
– Возьми. Это тебе еще пригодится. Все другое, что окажется под рукой, будет хуже… Возьми… пожалуйста…
С шизиками не соскучишься. Всю ночь апостольски вещал, а сейчас в глазах мольба, и в голосе сквозь бас хрипотца робости, и даже ростом чуть меньше стал… Я взял «пушку» за ствол, покрутил в руке, подкинул…
– Знаешь что, дорогой дядя Витя, тебе не удастся испортить мне настроение. Нет! Не получится! Что-то есть в тебе не от мира сего, но это есть в каждом шизике, в тебе просто поболее… Я даже готов признать в тебе всякие провидческие и пророческие качества, и думаю, что неспроста суешь ты мне в руки эту штуку, но посмотри-ка, что я делаю!
Размахнулся и «пушку» в Озеро. Да так далеко, как такого же веса камень ни в жизнь не закинул бы. Шлепок с брызгами, и чиста озерная гладь.
– Ты понял, да? Я свободен. И свободою велик. Что будет, то будет, но моей волею, а не твоим вещанием. Так что, бывай здоров и не чихай! Это мой путь, а не твой, сам пошел, сам дойду…
Ничего не осталось от его «лика». Жалкий, испуганный мужичок. Сгорбился и потопал назад. Не знаю чем, но чем-то я сломал его, согнул, во всяком случае, и тихое торжество посетило мою душу…
Глава 6
«Идешь к женщине, бери кнут»,– так говорил, кажется, Заратуштра и был ну до смешного не прав!
Это место я узнал сразу. И не потому, что оно по всем признакам походило на конец пути, когда скалы, те самые, что уже были мне однажды поперек, а потом отступили от берега, здесь снова вышли на берег и перегородили его, и не потому, что берег, плавно изгибаясь влево, незаметно превращался в берег той, другой стороны, сначала видимой, а южнее исчезающей в запоздалом утреннем тумане. Признаков конца пути было полным-полно, да только были они вторичны, потому что стоило только вывернуться с последнего поворота, тут же и ахнул радостно и удивленно, пригнулся, короткой пробежкой достиг огромного покатого камня у самой воды, упал на его шлифованную грань и из-за ребра грани, как из засады, выглянув, зашелся восторгом… Так вот, наверное, ветхозаветные евреи обмерли однажды, увидев на горизонте очертания земли обетованной…
Жадным глазам моим открылась лазурная бухта и скалами окаймленная долина, не долина даже, а просто очень большая поляна и посередине ее жилише, настоящее жилище, в котором, как говорится, жить-поживать, да добра наживать, и добро это было в яви: лодка на берегу, сеть на кольях, сытая корова на траве – не паслась, но возлежала по-хозяйски, куры неторопливо выписывали круги у крыльца, с типично куриным самодовольством подергивая шеями, собака на крыльце – лайка сибирская, хвост кольцом… А уж сам-то дом – мечта хозяйственного горожанина, не иначе, как из кедра сложен, бревно к бревну, что стена крепостная… Под одну крышу все постройки сведены: коровник, или как у нас говорят – стайка с сеновалом, дровенник, и все это сделано стройно, опрятно, любовно. Господи! Счастливые и свободные люди живут в этом доме, в этом месте, на этой отдельно взятой поляне у Озера!
Я перевернулся на спину, раскинул руки и уперся зрачками в небесную голубизну, которая не была где- то в вышине плоскостью, как обычно, но заполняла все пространство вокруг объемно от камня до космоса, и в глаза мои проникла, затекла мгновенно, а я каждой клеткой почувствовал в себе прибыток спокойной, доброй энергии или просто жизненной силы, что в действительности, наверное, не что иное, как любовь к жизни, когда нравится жить, быть живым, нравится – и все тут!
Сейчас я уже не сомневался, что всю свою жизнь стремился попасть, оказаться в таком вот месте, что ничего другого не было уготовано судьбой, что был ею ведомый от первого шага по земле до этого последнего, когда побежал и упал на камень, задыхаясь от счастья. И все, что случалось и случилось со мной от первого шага до последнего в том, другом мире, не было собственно моей биографией, но лишь предысторией, которая не в счет, о ней можно не помнить, ее не нужно принимать всерьез, и оттого я, объявившийся здесь, чист более, чем новорожденный, ибо заново рождена душа, а может, и вообще – я ее только что впервые получил вместе с энергией синего пространства, что надо мной и вокруг…
Я не приходил сюда, я объявился здесь. Иначе как объяснить, что лайка, эта суперохотничья тварь, не почувствовала моего появления, но достаточно было сказать самому себе твердо: «Все. Иду!» – и лишь приподняться из-за камня, как она пушистым вихрем сорвалась с крыльца и, зайдясь лаем, понеслась навстречу. Десятка шагов не успел сделать, а она уже крутилась вокруг, демонстрируя белизну клыков и работоспособность глотки, кусать же в ее обязанности не входило, и я знал об этом. К лайкам всегда относился с почтением. Есть в этих наших сибирских собаках редкостное чувство собственного достоинства – знают себе цену труженики тайги, всякую дрессировку на человеческую потеху презирают – даже лапу не выпросишь, потому что баловство да и только.
Я шел к дому, она же носилась кругами и сообщала миру, что я иду. Шевельнулась дверь, и на крыльце появился мальчонка лет пяти. Был он заспан, ладошками протирал глаза, а когда протер, наконец, радостным изумлением осветилась его курносая мордашка. Он так шустро протопал по ступенькам, что я испугался за него.
– Здравствуйте! – крикнул звонко, набегая на меня. Бегущего его я перехватил, подкинул на руках, а его ручонки сомкнулись на моей шее.
– Вы к нам в гости, да?
– В гости, если не прогоните!
Мысль, что гостя можно прогнать, показалась мальчишке такой смешной, что смех его колокольчиком рассыпался по всей поляне-долине, даже лайка заткнулась от зависти.
– У нас давно никто не был в гостях, – сообщил он мне, когда поставил его на землю.
– И когда же в последний раз?
– А по весне, как лед сошел, научник приплывал на моторке.
– Научник?
– Ну, это который всякую науку пишет про деревья или про траву, а еще про грибы бывает и про рыбу… А ты кто?
– Я Адам.
Как это вырвалось у меня, сам не знаю. Но придумка понравилась. Да, я – Адам, и это очень удобно. У Адама не может быть прошлого, только настоящее и будущее. Отлично придумано!
– Тот самый? – прошептал мальчуган, вытянув шею.
– Какой тот самый?
– Ну, который Бога не слушался… Мама читала…
– Ясненько! Нет, я не тот. Я другой, который слушался. Так меня зовут. А тебя?
– Вот здорово! – качал он головой и пялился на меня, как если бы я был Иван-царевичем или Змеем Горынычем. – А я Павлик!
– Надеюсь, уж точно не Морозов…
– Чего?
– Это я так… Имя у тебя отличное. А мама с папой…
– По сено пошли. – Он махнул в сторону неглубокого распадка, что угадывался промеж скал на другой стороне бухты. – А где твоя лодка?
– Я пришел по берегу.
Это сообщение его просто поразило, он даже присел и ручонками за голову схватился.
– По берегу! К нам еще никто по берегу не приходил! На вертолете прилетали, а по берегу… ничего себе! – Обошел меня вокруг. – И без ружья, да? Ничего себе! А чего же ты ел?
– Было кое-что с собой…
– Есть хочешь?
– Не отказался бы…
Схватил меня за руку и потащил к дому.
