пошла за меня замуж, но — такие дела, она меня мягко отшила. И что это значит? Что она любит тебя, стервец. А спрашивается, за что?
Я со скрипом шеи поворачиваюсь к дьяку Володе, его моргающие глаза смотрят куда-то в угол.
— Видишь, что получается, какая сложная геометрическая фигура: два смежных треугольника с общей гранью. Как мы их отделим друг от друга?
И отчаянно к Женьке:
— Разве я подлец? Ну, ты, рационалист, давай обозначь ситуацию. Подлец я? Ты же пришел выстирать меня. Давай! Я уже в пене.
— В известном смысле, — отвечает Женька холодно, — ты собака на сене. Этакая ленивая собака.
— Я к тому же еще и пакостливая собака. Ну, дьяк, что скажешь мерзкому грешнику?
Он боится взглянуть мне в глаза, я же впиваюсь в него взглядом, как клещ, ему от меня не отвертеться.
— С той женщиной, ну, которая… это все было раньше, ведь так? И вы ее больше не любите?
— Ну, дорогой мой, ты говоришь, как жалкий гуманист. И я думаю, не очень-то искренен.
— Я ничего не знаю! — почти воплем разражается дьяк Володя. — Не спрашивайте меня! Я ничего не знаю!
Телефон звонит так резко, что кажется, будто он подпрыгивает на месте. Я взглядом прошу Женьку взять трубку.
— Нет, я не Генночка. Генночка? Он теоретически здесь.
Дьяк Володя с ужасом смотрит на телефон. Женька закрывает трубку рукой.
— Леночка Худова собственной персоной в большом волнении.
Мне сейчас не до нее, но Женька тянет мне трубку.
— Генночка, ты волшебник! — захлебывается от восторга дочка подполковника с Лубянки. — Генночка, если тебе нужно будет пройти по мокрому месту и не замочить ножки, скажи, и я выстелюсь мостиком.
— Все в порядке?
— Жуков торжественно сделал мне предложение. А знаешь, я уже хотела ему третьего лишненького преподнести. Я целую тебя биллионнократно!
Леночка чмокает трубку и прощается.
— Чего она? — спрашивает Женька.
— Я устроил ее счастье. Как видишь, я не совсем ленивая собака.
Женька встает с кушетки, подходит к дьяку, садится на подлокотник кресла, фамильярно обнимает Володю.
— Так что мы будем делать? — спрашивает Женька. — На ком мы будем жениться?
Дьяк в ужасе хватается за голову.
— Господи! Как вы живете! Как вы все живете! Зачем так живете!
— Давайте без паники, товарищ культовый работник. Живем как можем.
Женька все-таки хам. Но дьяка он сразу успокаивает, тот несколько раз дергает галстук на шее, который ему явно мешает, производит горлом какие-то странные звуки, освобождается от Женьки, встает.
— Я посижу там, на кухне. Вы как-нибудь без меня.
Но без него невозможно! Я не знаю почему, но сейчас мне необходимо присутствие Володи. Я беру его за руки, усаживаю снова в кресло.
— Володя, прошу вас.
Мы сидим все трое и не смотрим друг на друга. Немыслимая ситуация! Я должен принять решение, на ком мне жениться. Тут даже пошлостью не пахнет, тут подлинная чертовщина! Женька хочеть жениться на Ирине, дьяк — на Тосе, а я должен жениться на одной из них…
Нужно начать с того, что мне абсолютно ясно. А ясно мне, что я не могу потерять Тосю. С ней я теряю все. И себя, и ту жизнь, на которую настроился всем своим сознанием. Я, в конце концов, люблю Тосю, я любил ее до и люблю после всего, что случилось в моей жизни, и у меня не может быть выбора.
Ну, вот, за первой ясностью сразу является другая. Нужно ехать к Ирине. Слава Богу. Это уже похоже на решение. Нужно ехать немедленно, сейчас же.
Я тяну на себя телефон, набираю номер и, услышав ее голос, тут же кладу трубку. Она дома.
— Сейчас я еду к Ирине. — Две головы напротив меня вскидываются и две пары глаз сжимают меня в клещи. — А послезавтра мы с Володей улетаем в Урюпинск.
— Какой Урюпинск! — удивляется дьяк.
Я смотрю на Женьку, он молчит, кусает губы. Дьяк моргает. Мое решение ни тому, ни другому не приносит удовлетворения. У задачки, которую подкинула мне жизнь, нет такого решения, чтобы все разделилось без остатка. По крайней мере, не в моих силах справиться со всеми неизвестными величинами. И тут, инстинктом эгоиста, я надеюсь на Ирину. Я для того и еду к ней. Инстинктом слабого я надеюсь, что Ирина сумеет поставить необходимую точку. Это подло, я понимаю, но я поеду к Ирине!
— Вы, — это я дьяку, — ждете меня. Отцу скажете, что буду поздно.
Женьке кричу: «Поехали!» и тут же направляюсь из комнаты. Хлопаю себя по карманам, возвращаюсь, хватаю из стола деньги и уже на лестнице нагоняю Женьку.
— Только ты уволь, — говорит Женька. — К Ирине я с тобой не поеду. Я же дал ей честное слово!
— Успокойся, тебе и не нужно ехать к ней.
Последнее время я Москву вижу чаще всего в сумерки. И вообще, впечатление такое, будто я все время в движении в каком-то полупустом пространстве, где в разных точках пребывают разные мои интересы и заботы. Я мотаюсь между ними, пытаюсь связать их между собой, но пальцев на руках не хватает, чтобы удержать все нити. Я вижусь себе тем чудаком, который слезал с неба на землю по короткой веревочке, и когда веревка кончалась, он сверху срезал и надставлял снизу.
— Ну, хорошо, — говорит Женька в такси, — ты уедешь, а как будет с книжкой?
— Женюсь и приеду вместе с женой. Может быть, за неделю управлюсь. Дело ведь не горит?
— Время есть, — как-то неуверенно отвечает Женька. — Если передумаешь, продашь работу мне, я закончу. О цене договоримся.
Деловой человек! И я к нему расположен.
— Смотри, как у меня закрутилось все, — говорю ему. — Ведь не подлец же я. А вся ситуация — подлая до отвращения!
— Сказать тебе, — бурчит Женька, — так ведь обидишься.
— Говори. Лучше от тебя услышать, чем от дьяка.
— Самые вредные на земле люди, — ворчит Женька, — это те, которые не знают, чего хотят. Они всюду суют нос, во всякое чужое дело, чужую игру, все путают и сами запутываются.
— Понятно. Спасибо.
— Вот, спасибо сказал. И весь ты такой плюшевый. Твоя сестричка-диссидентка — предпочтительней. Ее просто взяли и посадили. А ты законом не предусмотрен.
Я обижаюсь за Люську. Все-таки он хам.
— Ты, может быть, на ее месте заскользил бы угрем.
— На ее месте? — хмыкает Женька. — Я на ее месте оказаться не могу. А вот на месте тех, кто их в лагеря запихивает, даже хотел бы.
— Трепач ты, Женька!
— Ничуть. Я тебе сочувствую, но сестру твою мне не жаль. Чересчур шаловливых детей бьют по рукам. А диссиденты твои расшалились без меры… Умники эти евреи, которые там в лидерах, они допрыгаются до погромов!
— Ты, никак, антисемит, — смеюсь я.
— Я — семит. И мне в этом государстве жить. И мне нравится в нем жить. А те, кто это государство лихорадят, мои враги, будь они евреи, или армяне, или бешеные русопяты. Всех их к чёртовой матери в лагеря!
