Торговое колесо снова начинало крутиться в его сухих, цепких, неустанных руках.
Не раз за эти дни спускался Тимур по узкой лестнице в полутьму дворцового подземелья.
Одного за другим ставили перед повелителем оборванных, полуголых, усталых людей, и Тимур сам спрашивал их, как попали они на караванную дорогу, не из деревни ли Кургана шли; где жили, что делали…
Одни говорили, что шли на базар; другие клялись, что направлялись проведать родных в Самарканде; третьи отмалчивались, и этих били бичами, перетягивали ремнями, а они кричали от боли или неожиданно умирали, так и не сказав ничего занятного.
— Эти вот небось разбойники! — говорили о них палачи, кланяясь повелителю после того, как уже ничего нельзя было выпытать у онемевших жертв.
И слова палачей понемногу успокаивали Тимура.
В один из дней перед повелителем стоял худой, оборванный человек со странной рыжей бородой, расползшейся по груди несколькими вьющимися струями. Синие его глаза, обведенные красным ободком бессонных век, смотрели на Тимура не то с укором, не то с удивлением.
— Дограбился? — спросил Тимур.
— Кого?
Тимура удивило, что узник разговаривает с ним независимо, будто они двое собеседников на базаре и как бы торопясь закончить наскучивший разговор. А Тимур только собрался начать этот разговор.
— Дограбился? Попался?
— Какой грабеж? Там курица, тут пара арбузов. Сам небось знаешь, двух арбузов в одной руке не унесешь. Вот и жил помаленьку. Что за грабеж! Грабят с оружием, людей режут, золото загребают, — тогда грабеж. А у меня мелкое дело.
— Сознался?
— А я и не отпирался. Как меня спросили, я сразу отвечал: там курицу, тут арбуз либо дыню, — случалось, на то и большая дорога.
— А как на Курганскую дорогу попал?
— На базар шел.
— На какой?
— На Самарканд целился.
— Зачем?
— По тому же делу.
— Грабить?
— Да не грабеж это! Я же говорю: это не грабеж.
— А караван встречал?
— Было дело. Десять, а может, и пятнадцать караванов прошло, пока сюда шел.
— Грабил?
— Куда мне! Разбойник я, что ли? Я по мелочам. На караван напасть сила нужна, вооруженье, сподвижники.
— Набрал бы!
— Сподвижников? Откуда? Князь я, что ли? Тимур я, что ли?
— Как ты сказал?
— Власти во мне нет, говорю, сподвижников собирать.
— А о Тимуре ты как сказал?
— Он большой человек, княжеский. Ему что!
— Ты с кем говоришь?
— Тут темно, не разгляжу. Со мной тут за эту неделю столько разговоров наразговаривали, я и не помню, с кем только не говорил.
— Не сознаешься?
— В чем?
— В ограблении каравана.
— Нет. Не мое дело. На караван не замахивался. Я за то берусь, что мне по плечу, тем и кормлюсь.
— А если б другой корм нашелся?
— Я не прочь. Была б жизнь полегче.
— Сам откуда?
— С гор. Матчу знаешь?
— Оттуда?
— С нее.
Тимур спросил стража:
— На нем какое оружие было?
— Ничего не захватили. Нож для дынь, небольшой.
— Где он у него был?
— В чехле на поясе.
— Злодеи днем оружия снаружи не носят. Днем оружие прятать надо. Если нож днем был на виду — это не оружие, — сказал Тимур и снова спросил у горца: — Давно воруешь?
— С тех пор как из дому ушел.
— А дома?
Неожиданно для Тимура узник засмеялся. Вопрос показался горцу наивным, а может быть, и глупым.
— Что ж украдешь у нас в Матче? Камень? Или дерево? Там на семью одно дерево шелковичное есть, ягоды сбирают, сушат, толкут, муку водой размочат, тем и питаются. А то и сухую муку жуют. А больше ничего нет. Камень! Кругом камень. У кого два дерева на семью, те богаче живут, а и у тех украсть нечего.
— Как зовут?
— Деревню?
— Тебя.
— Пулат-Шо.
Тимур приказал стражу:
— Пусти его. Пускай убирается.
И велел ввести следующего.
Тимур заметил, как темен этот представший перед ним человек. Так смугло было его лицо, что его смуглота казалась синеватой. Синей чернью отливали его длинные волосы, его борода; черны были и его губы. И одежда его — халат и штаны — тоже была черной, из черной шерсти. Но халат свой он надел прямо на голое тело.
— Где твоя рубаха?
— Сопрела по дороге, господин.
— Далеко шел?
— Из-под Дамаска.
— Араб?
— Перс.
— Зачем шел?
— Работать.
— Кем?
— Бумагу делать.
— Куда шел?
— В Самарканд.
— Здесь сами бумагу делают.
— Не так. Я по-новому умею. Быстрее, тоньше. Не столь шерстит.
