за граныцю пойидэшь, тоди й новэнький визьмэшь, оцей, о, бачишь?)
Увидев чемодан Георгия и его разномастный костюм, Бэбэ, видать, сразу понял, что за птица прилетела на его шесток.
— И не будет, тэмм, — Борис Борисович сопровождал фразу необязательным движением нижней челюсти, звук при этом продолжал идти, отчего крайнее слово от черкивалось затейливой виньеткой.
— К-как-как? — Георгий струхнул. — Так а…
— Большой заезд нынче, откуда таких понабралось, сьмм? — вслух размышлял Борис Борисович.
— Да, но я… так а как же… но где же мне жить, а-а?! — Георгий неожиданно осатанел.
Вся бессонная, бездарная ночь в поезде, где два начитанных соседа и соседка — директор библиотечного коллектора в городе Нежине, напившись пива с коньяком, до утра храпели без всякого порядка, особенно соседка; все возбуждение Москвой и контрастная гнусность красномордого квартала, куда без ошибки занес его 26-й трамвай, — все это разом хлынуло из Георгия:
— Вы что, издеваетесь?! Я студент института! Вы что? Я сейчас!..
— А где хотите, — отвечал Бэбэ на какие-то свои вопросы, — можно у родственничков, вы, когда поступали, где жили? Ах, в гостинице? Ну, там и живите, а или советую, умм, снимите Банный переулок, метро «Проспект Мира», вторая остановочка налево, хм, — он, не сдержавшись, улыбнулся, — не забудьте, Банный — два «н».
«Где они таких чемоданов берут?» — услышал уже в спину Георгий, вылетая из общежития.
Он был до такой степени ошарашен, что схватил подвернувшийся «Москвич» с фургоном, и, умостив чемодан на коленях, поехал… к ректору.
То был вопиющий, из ряда вон выходящий пролом в субординации института.
«Я сейчас… я ему…» — прыгала в такт чемодану мысль.
Георгий не знал, что ректор института есть Чрезвычайный и Полномочный Посол, член Коллегии МИД, с ума сойти, если вдуматься в каждое слово. Каждого достаточно, чтобы у благоразумного советского человека твердых взглядов ум зашел за разум.
Георгий влетел с чемоданом в приемную и, запыхавшись, сказал гневно:
— Ректор у себя?
Три опешивших машинистки, замерев за станками, скрестили на нем взгляды, потом перемешали их между собой, снова скрестили и вместе сказали:
— А вас выз..?
— Вы?..
— У нас записы… — вновь озадаченно пересмотрелись. Наконец старшая, в прическе «хала» — тоже в сеточке и тоже, кажется, с маком, — не выдержав, вдавила клавишу селектора:
— Амон Сергеевич, тут к вам…
— Фамилия!!! — прогремело откуда-то сверху занятым голосом.
Уже один взгляд Бэбэ по возвращении, уже одно то, как он снял очки — сказало бы многое проницательному человеку. Но проницательный человек не пойдет прямо к ректору института, если не на грани сумасшествия или отъезда за границу.
26 сентября у Чиеу не состоялся день рождения. Чиеу был сосед Георгия по комнате и вьетнамец, хотя лицом — вылитый монгол.
Чиеу, СРВ, и Георгий Середа, СССР, — уселись за стол вокруг бутылки монгольской водки «Архи» — и дверь без стука отворилась. По правилам проживания — врезать в двери замки запрещалось категорически. В комнату плавно и сказочно, как Христос по воде, вошли четверо и полукругом расставились возле стола. Все хором смотрели на бутылку.
Георгий притиснулся к стулу, Чиеу начал было гостеприимное движение, но сдержался.
Комиссия была совершенно на одно лицо — они словно разом испугались в детстве подрасти и как-то расправиться, да так и подсохли. Первый — ректор института Моргунов-Уткин, похожий на жену египетского фараона, только причесанную на пробор.
— Да он посол-то липовый, мужик, ты что, не слышал? Он же с начальника курса так и пер до ректора, а уже по должности, сволочь, и ранг получил, понял? — Сашулька презирал выскочек.
— Врешь! — жестко отсекал Хериков, мужчина без всяких.
Он считал долгом защищать вверх по служебной лестнице.
Георгий пришел в себя, кашлянул и осевшим басом пояснил:
— Это во-водка…
В воздухе, над столом, над обрывками девушки с «Мальборо», которую украдкой стащил со стены секретарь парткома Никулин и шипя терзал обеими руками, молчание стало зловещим. И вдруг ректор открыт рот. Это было страшно. Он открыл рот и сказал:
— Что? — сказал он.
Все попятились.
Если только смертному дано представить, как ходит Чрезвычайный и Полномочный Посол, то это выйдет так, как ходил Моргунов-Уткин. Он ставил ноги немного впереди, а тело оставлял чуть сзади, голова мертво сидела на плечах, не отзываясь на движение туловища. Да, то шла власть, так она почему-то ходит в странах народного представительства. «О чем это у тебя мысли?» — сквозило в египетском изгибе фигуры ректора. Этот, конечно, есть самый русский вопрос, до него не привелось дожить поэту Блоку.
***
Строгий выговор «за распитие спиртных напитков и нарушение правил социалистического общежития» обсуждался в обеих кофеварках. Георгин в считанные часы приобрел репутацию рокового парня и бонвивана.
— Не знаю, как вы теперь, Георгий Платонович, на работку распределитесь, не знаю, — без тени юмора сказал Баранович, замдекана по этим вопросам. — Такое пятнышко трудно смыть-то, ой как трудно. Очень сложно. Нелегко, да. Но можно, — неожиданно добавил он и заглянул Георгию в глаза, — можно, конечно.
По толстым стеклам очков бегали блики. Георгий не мог разобрать толком.
— Присаживайтесь на стульчик.
Георгий внезапно понял, что ему сейчас предложат. Мгновенный холод прохватил донизу, он быстро сел, била беспомощная мысль: «Как же так, месяца не проучился, как же это, всего месяц почти…»
— Институтик у нас, как вы знаете, политический, правда?
Георгий кивнул.
— Вы комсомолец? А где значочек?
Георгий кивнул.
— Ну ладно. Разное, бывает, у студентов происходит, правда? Правильно. Ну вот и… — он чутко посмотрел па Георгия, — вы стишков не пишете?
Георгий очумело кивнул, потом мотнул, потом снова кивнул головой.
— Не пишете, жаль. Так вот, вузик у нас политический, да? Ага, — продолжал Баранович, — вы где живете?
— В общежитии, — пробубнил Георгий.
— Да нет, в каком городишке, в Херсоне, кажется?
— В Черкассах…
— Ну и как там? Студентов мы готовим к серьезной работке, и должны, так сказать, вам денег хватает, кстати?
Георгий двинул ноги подальше под стул.
— А то я смотрю — псе пирожные покупаете, интересно, откуда средства? Ну, это мы выясним, да, а как же, выясним, так у меня к вам просьба, — он, наклонившись, вдруг покрыл руку Георгия своей и молчал… — Я думаю, вы меня поняли, — наконец сказал он. откидываясь на спинку. — Я здесь до восемнадцати ноль-ноль, кроме среды. Тогда, глядишь, и выговорчик снимем. Заходите.
Георгий, забывшись, потерям осторожность, любовался в кофейне Татьяной.
