— Я начинаю посещать ваш мир. Почему бы нет? Оказывается, они водили меня за нос больше ста лет, господи!..
— Ты к кому обращаешься? — не понял Одиссей.
— К себе.
Он тяжело задышал, еще тяжелее, чем когда почувствовал копье у горла. Он либо сошел с ума, либо поднялся над людьми.
— Почему ты здесь?
— Потому что я там, где хочу быть. Странный вопрос.
— Что я должен делать?
Одиссей подумал и добавил:
— Ради тебя.
— О-о! — девушка почти улыбнулась, но как-то холодно. — Ради меня ты должен мне соответствовать.
Она подняла копье, и Одиссей опустился на землю. Не на колени, а просто сел у ее ног.
— Не вздумай на меня напасть, — сказала она. — Я не убью тебя, но тебе будет унизительно. А мне это не подходит.
— Почему?
— Ты должен мне соответствовать, — повторила Афина. — Значит, унижаться тебе нельзя. Ты мне такой станешь неинтересен.
Одиссей встал и смело взглянул ей в лицо.
— Вот так, — подтвердила она.
Мрак вокруг них снова сгустился.
— Мне здесь нравится, — услышал Одиссей голос.
Он провел руками сквозь темноту.
— Не прикасайся. Тебе придется испытать много всякого. Ты готов?
— Да.
— Я хочу, чтобы ты стал первым среди них.
— Ты пустишь меня в город?
Она рассмеялась.
— Значит, ты пришел не за этим?
Из темноты показалась нежная женская ручка, удерживающая ясеневое копье.
— Длина одиннадцать локтей. Это посвящено мне. Я только что взяла его в своем храме.
— Я…
Он протянул руку.
— Ты пришел не за этим. Тебе захотелось отобрать смуглую красавицу у Афродиты, не так ли? Это похвально. Ты мой, Лаэртид! Ты такой же, как я. Тебе не нужна красавица, но ты желаешь ее отобрать и присвоить.
— Меня потянуло к ней. Прости, богиня… Какая-то сила, я не мог ей противиться…
— Это была я.
Одиссей заговорил. Он нес все, что приходило в голову, открывал душу, просил, извинялся, рассказывал свои мечты, изливал старые обиды…
Вдруг он ощутил пустоту. Потом, в течение жизни, ему придется многократно изучить это ощущение. Внезапно нахлынувшая утрата. Он научится с этим справляться.
Чувство, когда бог покидает.
В случае Одиссея — временно.
Песнь одиннадцатая
В душе Елены происходила схватка между Афиной и Афродитой. Елена ни о чем таком не думала и не догадывалась, ей казалось, что она просто потеряна в городе северян, потеряна навсегда, бесполезно ждать, надо искать какой-то другой смысл.
Никто не придет, она не вернется.
Ахеец открыл ей себя, подвесил свою жизнь на волоске, а ей разрешил перерубить, можно даже ногтем оборвать волосок. Он забрался в крепость врага, сам, с раной в боку… Теперь, правда, рана затянулась. И все из-за нее… Всего лишь из-за нее. Не из-за тайны жены Менелая, она видела и была уверена, что нет, тайна служила ему поводом и оправданием в собственных ахейских глазах.
И что ей было с ним делать?
Ведь судьба Париса тоже качалась на волоске, на естественной нити той же толщины и надежности. Парис подвесил ради нее целое царство, которое ему вдобавок не принадлежало.
Безумцы!
И ничто внутри нее не подсказывало: так хорошо, а так, наоборот, очень плохо. Сохранить верность Парису? Но разве стояла эта задача, разве эту задачу поставил перед ней тот, единственный? Если он не требовал сохранить верность себе, то при чем тут Парис?
Отдаться ахейцу, уступить горящему взору воина, готового безропотно подставить шею под меч? Но зачем?
Нет-нет, она не была холодна, снег, чудо севера, давно растаял, и сердце ее откликалось и одному, и другому. Но ни один, ни другой не могли стать ее повелителями. Потому что повелитель уже был однажды, и он твердо пообещал возвратиться.
Елена не верила. Но еще ждала, может быть, по привычке.
Она зашла в храм Афины, потом долго смотрела со стены на рощу Афродиты. Все только запутывалось. Елена не знала, что Афина с Афродитой поселились у нее в голове, вторгаются в ее мысли и что окончательно захватить ее и уничтожить им мешает смешная причина: каждая надеется на свой успех.
В храме Афины Елена решилась принять Одиссея следующей ночью… Если раньше его не схватит и не казнит ночная стража.
Но глядя на рощу за пределами Трои, недоступную по вине данов, Елена снова засомневалась, с нежностью думая о Парисе.
Отчего бы? Что за перемена настроений!
В душе спартанской Елены, далеко на юге, где не бывает ни снега, ни льда, никто не боролся с Рамзесом; ее спокойную безмятежность не посещали воспоминания. И богиня Исида не заглядывала, египетское подобие Афродиты. А кого-либо похожего на Афину у древнего пантеона и вовсе не было.
— Мне кажется, я должен сделать что-то великое, — сказал Парис, овладевая возлюбленной.
— Мне кажется, я уже сделал все, что мог, — сказал Рамзес Великий, поглаживая светлые локоны дочери Тиндарея.
— Ты совершил подвиг, начав эту войну, — ответила Елена.
— Я уверена, что ты еще совершишь не один подвиг, — ответила Елена.
— Ты действительно так думаешь? — спросил Парис.
— Где ты видишь для них время и место? — спросил Рамзес.
И Парис вошел в нее поглубже, как можно крепче сжимая в объятиях.
А Рамзес просто мудро усмехнулся.
От дельты реки Хапи, известной европейцам под именем Нила, Трою, известную египтянам под именем Велуссы, отделяло более 6000 греческих стадий, или менее 3000 египетских схенов, или, проще говоря, около 1250 километров.
Соединяло — одно имя.
