Синона облили водой, он открыл глаза.
— Зачем нужен дар Афине?
— Они осквернили ее храм. Ночью.
— Да, — вырвалось у Париса.
И прорицатель Гелен утвердительно качнул головой. Его слуга не соврал.
— Дар Афине обоюдоострый. Они вернутся. Если троянцы его примут, Троя будет неприступна для греков.
— А если нет?
— Если нет, гнев богини пройдет.
— И Трою можно будет взять?
— На кого пройдет гнев? Гнев на кого? — спрашивали кругом.
— Этот дар, он чтобы отвести гнев девы, — объяснил Синон. — Но я слышал, Калхант говорил, что он слишком смелый. Диомед был против оставлять это.
— Почему?
— Потому что, если троянцы заберут дар, Афина станет охранять Трою.
— Как же можно его забрать? — произнес Приам и еще раз внимательно осмотрел громаду.
— Ввести в город! — предложил некто.
И тут Лаокоон вскинулся, будто его взяли за шиворот и встряхнули:
— Это оскорбление Посейдону! Нет! О царь! Этого делать нельзя!
— Зависть… — пренебрежительно бросил Гелен.
— А ты как думаешь, мальчик мой? — спросил Приам, обратившись к одному лишь Парису. — Ты, убивший Ахиллеса, подскажи нам.
— Я думаю, они ушли, отец. Я думаю, это правда.
Монстр опускался на дно, медленно-медленно, это было очень-очень красиво, это завораживало взгляд, если бы кто-то это видел.
И ошметки змеиных тел, перемешанные с ошметками оторванных щупалец, висели в воде, будто в пустоте среди звезд, а тяжелая кровь опускалась вниз темным слоем.
Афина победила, но у нее снова, как когда-то осталось две подруги, опять всего две. И она отправила их хоть как-то отметить торжество.
Люди закричали хором. Ни Приам, ни Парис не могли пока увидеть, что там происходит. Не понимал и Синон. Более того, в недоумении застыли во чреве коня, на деревянном помосте Одиссей, Сфенел, кулачный боец Эпей, Фоант, Тессандр и прочие, прочие.
«Что это?» — хотелось сказать Одиссею, но он знал, что спасение в молчании.
И каждому не терпелось спросить вождя, но каждый сжал зубы и скрепил волю.
Две невиданных размеров змеи, блещущие на солнце медной чешуей ползли из моря. Но ползли они со скоростью брошенного копья.
Люди побежали. Парис посадил Приама на колесницу — колеса застряли в песке, никто бы никуда не успел.
Чудовища настигли Лаокоона. Жрец выхватил меч, который принес на берег неизвестно для чего — меч исчез в пасти. Одна змея скрутила кольцами сразу двоих сыновей Лаокоона, вторая душила отца.
Прорицатель Гелен и избитый Синон прижались друг к другу, только чтобы спрятаться от кошмара.
Никто не ведал, что гораздо больший, непредставимый кошмар сейчас тонет, что силы этих, видимых созданий были почти полностью отданы бою с ним и что явись он перед ними, единственный, кого кошмар не тронул бы наверняка — был бы Лаокоон, жрец Посейдона.
Обвязывая коня канатами, троянцы старательно обходили глубокие борозды. Им не хотелось даже смотреть, не то что ступать туда. Чудища уползли в море так же быстро, как вылезли оттуда. И все говорили себе: их не было. Их просто не было. В любом случае — их нет!
— Снимайте ворота!
— Тяните дружно!
«Что же это было?» — ломал голову Одиссей, вдыхая запах свежесрубленной древесины.
Троянского коня вводили в город.
— С детьми этого жреца, по-моему, получилось жестоко, — сказал Дионис.
Афина гневно посмотрела на него.
— У меня погибли шестнадцать змей. Таких больше нет в мире. Шестнадцать подруг! И ты говоришь о жестокости?
Она вдруг засмеялась.
— Мне представилась Троя до начала войны. Безмятежный торговый город. Тебе ли говорить о жестокости, Бакх?!
Корабли вернулись глубокой ночью. Никто не ждал их на пустом берегу. За стенами отряд Одиссея тихо выбрался из укрытия, тихо зарезал шестерых стражников и тихо отворил ворота. Троя пала.
Город пылал: ахейцы жгли с удовольствием, они жгли свое тоскливое ожидание, несколько лет потерянной жизни. Воины, потрясая копьями, вбегали в дома и били, били… кто-то ведь должен был наконец победить, и люди кричали. Сначала кричали, потом стонали, а затем раздавалась ругань деливших добычу.
Впрочем, это общеизвестно.
Песнь двадцать вторая
Одиссей стоял на пепелище. Рассвет раздражал его, клубы дыма смешивались с солнечным светом, и от этого зрелища хотелось спать.
«Ну, вот все и кончилось», — сказал он себе.
Это он предложил построить коня из дуба и клена, это он принес из Трои знак богини, это ему Атридесы обязаны победой.
Как-то все это не радовало.
Невероятное количество смерти усыпляло. Одиссей не любил убивать, хотя ему нравилось одерживать верх. Он прислонился к деревянным ногам коня и стал наблюдать, как летает пепел.
Без единой пленницы, даже без золотой чаши в руке, в той же грязной одежде к нему шел, спотыкаясь, Синон.
Одиссей глядел на него, прищурившись.
— Ты обещал, — прохрипел Синон.
— Я помню, — отозвался Одиссей.
Синон молчал и ждал, не находя дерзости потребовать.
Одиссей показал в сторону своего корабля:
— Забирай!
— Они убьют меня… Твои люди.
— Ты боишься? Я думал, ты смелый человек, Синон.
— Забирать все? — все-таки удалось выговорить лазутчику.
— Как договорились, всю мою долю. Долю басилевса, Синон!
