— Я хотел бы получить полный отчет о состоянии ее здоровья за последние годы, — сказал он, обращаясь к врачу. — Что же касается вас, господин Корда, нам необходимо немедленно поговорить в комиссариате.
Он протянул Герману Корда руку; тот подобострастно поклонился, чтобы ее пожать. Кану не понравилась ни нарочитость жеста, ни влажность ладони. Вероятно, судьба ошиблась, и первым ушел лучший из братьев.
Лоуренс Прайс сделал скальпелем уверенный надрез от левого плеча до груди, затем от правого плеча и вниз по животу до пупа. Дьявольски точным жестом он, словно рубашку, снял кожу с груди и погрузил руки внутрь тела.
Кан подавил приступ тошноты. Он привык видеть кровь и внутренности на столах в муниципальном морге больницы «Бельвю». Но присутствовать при вскрытии белого, как известь, мертвого тела Августа Корда показалось ему необычно тягостным. Он задыхался от тяжелого запаха, у него начались галлюцинации — ему привиделось, что руки трупа приподнялись и кружат над зияющей раной.
Кан постарался прийти в себя, чтобы не стать мишенью для насмешек судебно-медицинского эксперта Прайса, чей подробнейший отчет был необходим для успешного завершения дела. В иерархии сотрудников нью-йоркской полиции, которую составил для себя Кан, этот врач стоял на самой вершине. Судебно- медицинский эксперт не мог вернуть жизнь, но его помощь была необходима для расследования обстоятельств смерти.
Прайс взял кровь на анализ, а затем начал изымать органы, передавая их помощнику, который помещал их на весы.
— Легкие в полном порядке, — констатировал Прайс. — Сердце тоже. И редко я видел такую красивую поджелудочную железу. Насколько я могу судить, этот человек не пил. У него вообще не было никаких пороков!
Он торжествующе поднял в руке нечто, напоминавшее пурпурный пудинг, что, как догадался Кан, и было поджелудочной железой.
— Убитый был совершенно здоров, — заключил Прайс, проведя еще несколько анализов. — Отличный экземпляр. Сделаю анализ крови, но я не думаю, что его отравили.
— Значит, он точно умер от удара ножом?
— Это был не просто нож. Убийца нанес всего один удар, но очень глубокий. Корда — человек плотный и мускулистый, а лезвие, войдя в тело примерно на три сантиметра ниже пупа, пронзило брюшную полость и затем вышло с другой стороны. Судя по глубине раны, это, видимо, длинный кинжал. Или даже шпага.
— Шпага?
— Однажды я делал вскрытие японки, совершившей
— Но это не самоубийство.
Кан осторожно провел рукой по волосам. Удар ножом сам по себе плохо вязался с предположением, что тут замешана мафия: восемьдесят процентов убийств гангстеры совершают при помощи огнестрельного оружия. Но даже если допустить, что Менсон хотел действовать без шума, почему он использовал меч — оружие заметное и к которому он, скорее всего, не привык?
— В течение какого времени наступила смерть?
— За три-четыре минуты. Ни один жизненно важный орган не пострадал, но наблюдается обильная крово-потеря.
— На месте преступления не осталось никаких следов борьбы.
— На теле тоже. Но ему засунули в рот кляп, чтобы он не кричал. Гортань сжалась, и внутри сохранились волокна. Красная шерсть.
Кан последний раз взглянул на покойного Августа Корда и спросил Прайса:
— Вы закончили?
— Думаю, что вряд ли найду что-нибудь еще…
— Значит, я могу отправлять тело на бальзамирование?
Прайс, подмигнув инспектору, кивнул:
— С этим клиентом было немного возни. Он оказался нетрудным.
Кан понимал, что циничный юмор помогал медицинскому эксперту выносить общество мертвецов. Но он каждый раз удивлялся, видя, как Прайс быстро крестится перед тем, как накрыть тело простыней.
Как можно верить в Бога, имея дело с таким количеством мертвецов? Самому Кану было достаточно один раз увидеть труп, чтобы стать атеистом.
8
Сразу после обеда Фрейд встретился в холле гостиницы с десятком репортеров, засыпавших его вопросами.
— Доктор, что вы думаете об американском обществе?
— Я только что приехал и пока совсем его не знаю, — ответил Фрейд.
— А что вы скажете о Манхэттене с точки зрения психоанализа?
— Я повторяю, что приехал только вчера вечером. Еще рано говорить о впечатлениях!
Журналисты понимающе закивали. Вдруг один из них спросил:
— Вы ведь видели статую Свободы, когда судно заходило в порт?
— Конечно, и она произвела на меня сильное впечатление.
— Считаете ли вы ее фаллическим символом?
Фрейд ожидал услышать взрыв хохота, но в холле установилась напряженная тишина. Журналисты ждали его ответа со всей возможной серьезностью.
— Нет, я так не думаю, — сказал он. — Статуя — женщина! Она конечно же символизирует любящую мать, освещающую путь в порт своим блудным сыновьям…
Теперь послышались смешки. Репортер, оказавшийся поклонником психоанализа, выглядел разочарованным. Фрейд решил его ободрить и добавил:
— Ну, факел, быть может…
В остальном день сложился очень удачно. Приятным сюрпризом для Фрейда стало то, что ему вдруг стала нравиться атмосфера Нью-Йорка. В Центральном парке, расположенном в самом центре Манхэттена, охваченного лихорадочной суетой, было так спокойно, словно это место находилось под воздействием анестезии: время текло здесь медленнее, а все чувства и ощущения притуплялись. Фрейду понравились большие пруды, густые кроны деревьев. Большинство людей, прогуливавшихся по аллеям, казалось, только что приехали из далеких стран.
Он рассматривал русских, которые, сидя на скамейке, читали напечатанную кириллицей газету, ребятишек в ермолках, игравших на поляне в бейсбол.
— А вот и хозяева этих мест! — воскликнул он вдруг.
Юнг и Стэнли Холл остановились посмотреть на белок с серыми хвостами, на которых Фрейд указывал сигарой.
Холл закашлялся. Фрейд понял, что дым мешает ему даже на свежем воздухе, и убрал сигару в коробку.
— Спасибо, что привели нас сюда, — сказал он. — Вы успели навестить семью вашего друга?
— Да, и это очень меня взволновало, — ответил профессор. — Грейс Корда находится в весьма
