— Об этом еще рано говорить.
По вечерам рабы-эллины собирались в углу, где спал Андрис. Только им он поверил свою тайну.
— Внук Аристоника жив!
— Не новость! — отвечал белозубый киликиец Гарм. Он не был эллином, но по дружбе с Андрисом допускался в эллинскую компанию.
— Не новость, что царевич скрывается среди рабов, — задумчиво продолжал Эномай, земляк Андриса. — Но где же он?.
Он здесь! — глаза Андриса расширились. — Он ждет.
— Ты видел его?
— Да!
— Говорил с ним?
— Да!
— Он в нашем забое?
Андрис покачал головой:
— Этого я не знаю… Смотрите сами. Помните, Ахиллеса и переодетого узнали…
Аридем и сам присутствовал при таких беседах. Он понял: каменоломы — не красильщики. Те дрожали за свой грошовый заработок, лелеяли всю жизнь одну мечту — скопить на выкуп. У каменоломов был один выбор — медленное мучительное умирание под бичами надсмотрщиков или мгновенная смерть в бою. Если нельзя жить, то хотя бы умереть на свободе.
Все складывалось благоприятно для смелого начинания. Следовало лишь присмотреться к людям, подобрать наиболее разумных и мужественных. Дождаться подходящей минуты.
Аридем начал внимательно изучать выходы из каменоломен. Дорога сперва спускалась в лощину, потом забегала к горному склону, где зияли входы в выдолбленные пещеры. Вершины гор венчал густой кедровый лес. За перевалом — ревущий поток, а там снова горы, горы…
VIII
Боги издавна приметили Митридата Понтийского. Он был сыном Лаодики, праправнучки верного друга и полководца Александра Македонского Селевка, и отпрыска древнейшей персидской династии Ахеменидов. Рано овдовевшая царица отдала сердце одному из своих стратегов. Злодей отчим хотел уничтожить законного наследника престола, но верные рабы предупредили царевича об опасности. Одиннадцатилетний Митридат бежал в горы, к племени отца. Семь лет скитался среди горных пастухов, обошел пешком с котомкой за плечами и разбойничьим ножом за поясом чуть ли не все страны Востока, изучил нравы их жителей и наречия. Научился свободно говорить на двадцати двух языках.
Возмужав, царевич вернулся на родину и обвинил мать и отчима в отравлении его отца и в незаконном захвате власти. Дворцовая стража заколола царицу и ее возлюбленного, а народ провозгласил юного Митридата царем.
При коронации Митридат-Ахеменид принял имя Евпатора, что означало: рожден благородным отцом. За три десятилетия Митридат Евпатор сумел превратить Понтийское царство в первую державу Азии. Народы гор — колхи, иберы, албаны, далекие окраины Понта, Боспорское царство с городами Пантикапей, Тиритака, Нимфей, греческие приморские полисы — Херсонес, Ольвия подчинились его власти. Под его руку отошла почти вся Малая Азия. Многочисленно и многоязычно было его войско: фракийцы, скифы, савроматы, бастарны, колхи, иберы, албаны. Колхидская сатрапия в полном достатке обеспечивала царский флот льном, пенькой, смолой, воском и строевым лесом.
«Наш царь — самый могущественный человек, которого вселенная выдвинула после Александра Македонского…» — с восторгом думал о нем Филипп.
Он уже третий год стоял на страже в дворцовом саду, только один раз ему посчастливилось увидеть близко своего кумира.
Митридат подошел незаметно. Он был высок, худощав, мускулист и гибок, как настоящий воин- кочевник. Седые волосы никак не вязались с горящими глазами и стремительностью движений.
— Ты недавно в отряде? — горящие глаза в упор уставились на молодого воина.
— Да, государь!
— Твое имя?
— Филипп, сын Агенора, государь.
— Ты чисто говоришь по-гречески, ты не скиф. Почему же ты служишь в скифском отряде?
— Государь, я сын скифской женщины.
— А, сын Тамор! — Глаза Митридата игриво сощурились. — За тебя просил Армелай. Можешь гордиться. Твоя мать победила всех моих полководцев. Вся военная добыча достается ей. — Митридат расхохотался. — Не думай, что я издеваюсь над беднягами. Я тоже делил их участь…
Видя недоумение на лице юноши, он милостиво пояснил:
— Спроси у матери, откуда у нее диадема, сияющая семижды семью сапфирами.
Филипп опустил ресницы.
— Ты гордый мальчик, — насмешливо продолжал царь, — но почему ты сын Агенора, а не Люция? Или Люций только кормит и одевает Тамор, а жизнью ты обязан другому? Кто же ты, скиф или эллин?
— Я скиф, государь. Но мне дорога и Эллада.
Ответ понравился Митридату. Он улыбнулся.
— Ты гордый мальчик, — повторил царь. — Я не забуду тебя.
В тот же вечер, оставшись наедине с матерью, Филипп спросил:
— Откуда у тебя диадема с сапфирами?
Тамор пожала плечами.
— Тебя любил Митридат?
— Так он еще и похвастал?! — возмутилась скифянка.
— Мама, расскажи мне все.
— Грубый солдат, грубый и необузданный. Я под утро выгнала его.
Филипп недоверчиво посмотрел на мать. Тамор редко лгала. К тому же он знал ее нрав. Но выгнать самого Митридата!..
— Ты выгнала царя?
— Если человек приходит ко мне в темноте, закутанный, как араб, и говорит, что он приезжий перс, плененный моей красотой, я не обязана догадываться, что он — царь… Я выгнала его! — повторила она с гордостью.
IX
Филиппу минуло двадцать лет. Через год он уже будет зрелым мужем. Юноша стал серьезней, по вечерам оставался дома, в кругу друзей Люция — римлян, которые бежали на этот раз от гнева Суллы… Изгнание примирило знатного патриция и его бывших противников — плебеев-марианцев. Ненависть к узурпатору объединила всех. Люций не мог без содрогания слышать имя Суллы.
— Он хуже Мария! Рим залит кровью квиритов! Насилием еще никто не доказывал свою правоту!
Новые друзья с восторгом внимали вольнолюбивому философу.
— Тирания не спасет Рим! — мрачно ронял Марк Флавий, пожилой всадник, бывший военный трибун Мария. — И раньше, в минуты опасности, Сенат избирал из своей среды диктатора, но ведь этот чесоточный дрыгун засел пожизненно…
Гости посмеивались.
— Я видел Суллу, когда он еще у славного Мария квестором служил, — продолжал Флавий. — Сидит
