разбирала вещи, и принялась сплетничать о слугах. Одиннадцатилетнего брата Хассана посадили в тюрьму за то, что через открытое окно стащил из комнаты мистера Бёртона банкноту в сто песет, лежавшую на столе.
— Но мама! Он же слишком маленький, чтобы сидеть в тюрьме.
— Дорогая моя, я все эти годы твердила, что ребенок — вор. Говорила Хассану, чтобы глаз с него не спускал, или у нас будут неприятности. Это халат, который тебе подарила миссис Грей? Хорошенький, только длинноват.
В конце концов, она ушла, а Шарлотта осталась лежать в темноте без сна, прислушиваясь к ритмичному реву волн. Сегодня еще не очень громко; она припоминала множество ночей, когда казалось, будто они бьются прямо в комнате. Но сейчас ветер дул с запада.
Совсем немного времени прошло, прежде чем она поняла, как глупо было пить кофе после ужина: спать ей теперь не захочется долго. И поскольку мать имела обыкновение час или около того перед сном читать, а потому случайно могла бросить взгляд на ее коттедж, встать не получится. Стоит зажечь свет, и она тут же примчится узнать, что не так. Шарлотте хотелось прогуляться — может, внизу, по берегу. Но это значит одеваться в темноте и украдкой выбираться из коттеджа — рискуя столкнуться с отцом. Она еще не слышала, чтобы он ушел к себе. Если подождать, будет, конечно, безопаснее, но ждать не хотелось. Осторожно нащупывая юбку, она услышала, как хлопнула его дверь. Шарлотта вздохнула с облегчением. Все разбрелись по домам, и будет намного легче.
Все прошло очень гладко; удалось пробраться неслышно. Под оплетенной виноградом перголой, через огород, по открытой поляне к мысу, с которого кипарисы и валуны смотрели на воду внизу. Низкие тучи, скользившие над головой, отбрасывали волны тени, что медленно ползли по залитой лунным светом земле. На ходу она весело мурлыкала себе под нос. Направо, под большой кривой кипарис, по лощинке, снова наверх; дорогу она знала отлично. Не рассчитывала только на одно — встретить мистера Ван-Сиклена, который сидел на валуне у самой тропы, когда Шарлотта вышла на край утеса. Сидел и смотрел на море; на ее невольное «Ой!» археолог оборотился и улыбнулся ей в лунном свете.
Встреча так поколебала ее душевное спокойствие, что она просто остановилась, глядя на него.
— Я так и думал, что вы выйдете, — удовлетворенно сказал он.
Она только и нашлась:
— Почему?
— Мне показалось, вам спать не хочется.
Она ничего не ответила. Поначалу хотелось ответить ему неприязненно, но она решила, что это слишком по-детски.
— Я подумала, стоит немного погулять по пляжу.
Он рассмеялся.
— Я видел, как вы тайком выбирались из дома. — (Ну почему нужно быть таким неприятным?) — Хотите покататься?
— О нет, не думаю, спасибо, — вежливо ответила она, сознавая, что ее голосу недостает решимости.
— Конечно, хотите. Пойдемте!
Он вскочил на ноги, схватил ее за руку и потащил за собой обратно по тропе.
— Нет, в самом деле! Нет! Послушайте! — Ей хотелось сопротивляться, но она боялась показаться некомпанейской занудой. Наконец, пришлось на миг остановиться. — Прошу вас! — выдохнула она. — Не так быстро!
Эту фразу, похоже, он истолковал как подразумеваемое согласие; рассмеялся, ослабил хватку и сказал;
— Джип стоит на верхней дорожке.
А очутившись в машине, мчавшейся в гору так, что ночной ветер бил ей в лицо, Шарлотта подумала, что, вероятно, и с самого начала собиралась принять его приглашение. Воздух пах резко, душисто — они ехали через эвкалиптовый лес, будто по высокому темному тоннелю. Над головой эхом отзывался рев мотора. Минуту спустя перед ними замаячили стены дворца султана Мулая Хафида — машина подъезжала к главному входу, и они вырастали на глазах. Еще через секунду стен не осталось вовсе; они выехали на высокогорный плоский отрезок дороги, что вела через оливковую рощу к Бу-Амару. К югу полого откатывались холмы — огромная панорама в дымке, выбеленной лунным светом. Здесь и там вверх по склону ползла неуверенная тень облака, а достигнув вершины, принимала новую форму и расстилалась по долине за холмом. Облака висели низко и двигались медленно. Шарлотте хотелось сказать; «Как красиво». Но археолог повернул лобовое стекло горизонтально, и дыхание из нее выбило налетевшим порывом воздуха. Белые туземные домики Бу-Амара пронеслись мимо, и вновь машина выехала за город, теперь — в сосны. Дорога не отворачивала от прямой, только вздымалась и ныряла, будто американские горки, по холмам. Археолог закрыл ветровое стекло.
— Мне ее раскочегарить? — крикнул он.
— Только быстрее не надо, если вы об этом.
— Я об этом.
— Нет!
— Эта штука все равно ездить не умеет! — заорал он.
Но Шарлотте показалось, что он лишь подбавил газу.
Деревья исчезли; джип выехал на открытое скалистое высокогорье, усеянное клочками падуба и вереска, блестевшими под луной. Далеко впереди маяк снова и снова отправлял свою депешу. Археолог вдруг остановил машину. Здесь было совсем тихо, если не считать ветра: насекомых не слышно, а море слишком далеко. Он зажег сигарету, ей не предложил и посмотрел искоса.
— А вы — та, кого насмешливо называют «целомудренной юной барышней»?
Сердце у нее оборвалось.
— Чем? — (Такой идиотизм, как бы там ни было.) Она помедлила, затем сказала: — Наверное. А что?
—
— Вы привезли меня сюда, чтобы расспрашивать о морали?
— Она для меня ни черта не значит, если хотите знать. Спрашиваю только из вежливости. Ну вроде — как ваше люмбаго. — Как ваш абсцесс в зубе?
Помимо своей воли она сказала:
— Знаете, мне кажется, вы довольно противны.
Он выпустил дым ей прямо в лицо.
— Любое отвращение, милая моя барышня, — всего-навсего отсутствие аппетита, желание не трогать чего-то ртом.
— Что?
— Кушать что-то. Целовать кого-то. Одно и то же.
— Я не понимаю, о чем вы.
Ей стало тревожно: будто разговаривает с безумцем.
— Я всего лишь пытаюсь вам сказать, что вовсе не противен вам.
Маяк вспыхивал и гас. «Как мне заставить его вернуться?» — подумала Шарлотга.
— Во всяком случае, судить об этом мне, — сказала она несколько нетвердо.
— И все же вы хотите, чтобы я вас поцеловал.
— Что? — пронзительно вскрикнула она. И через секунду тихо сказала: — Чего ради мне хотеть, чтобы вы меня целовали?
— Черт его знает. Но вы хотите.
— Неправда. Не хочу.
Он отбросил сигарету.
— По-моему, хватит уже спорить о таком пустяке, — сказал он, повернувшись к ней.
С нею раньше так никто не обращался. Когда он ее схватил, она ничего не могла сделать. А когда попробовала изо всех откинуть голову, он поймал ее губу зубами так, что она вскрикнула от боли. После
