Тот продолжал молчать. Он не отрывал глаз от простирающегося перед ним пространства, и она снова заметила на его лице выражение восторга. Наблюдая за ним, она подумала, что он вовлечен в молчаливую битву с дикостью и заброшенностью этих мест, словно принимает вызов, брошенный ему этим убийственным величием. Он, казалось, забыл даже о спутнице, поглощенный своей молчаливой борьбой. Констанца онемела. Он стоял к ней в профиль, подняв к небу бледное сосредоточенное лицо, и она в первый раз подумала, как мало она понимает своего мужа. Штерн – воплощенный Макиавелли, Штерн, подчиняющий себе всех и вся, чье присутствие привлекает всеобщее внимание в клубах и салонах – так она воспринимала его, и она ошибалась.
– Дом в классическом стиле и такой же классический парк – вот что я бы выбрала, – сказала она. – В некотором отдалении от всех, строгое и простое место, где выросло несколько поколений одной семьи.
– Мне бы там понравилось, – рассеянно ответил Штерн, по-прежнему не отрывая взгляда от линии горизонта. – Но я бы предпочел остаться здесь. Я никогда раньше не бывал в Шотландии.
Наступило молчание. Штерн продолжал смотреть на снежные поля. Взгляд его устремлялся к зубчатой линии гор на фоне неба. В его вышине качался на воздушных потоках то ли орел, то ли стервятник с распростертыми крыльями.
– Достанется ли это нам? – неожиданно спросила Констанца.
Штерн внезапно повернулся к Констанце. Он сжал ее руку. Она увидела, что с его лица сползла маска привычной сдержанности, и в первый раз она воочию увидела, как его глаза вспыхнули темным восторгом.
– Достанется ли? – Он сильнее сжал ее руку и обвел взглядом окружающий их простор. Широким взмахом он охватил горы, скалы, воды, море. – Если ты захочешь, Констанца, все это станет нашим. Все может стать нашим. Если захотеть.
Констанца прильнула к нему. Штерн предлагал ей весь мир. На мгновение воздух обжег ей легкие, ей показалось, что и она, как птица, парит на невидимых воздушных потоках. У ног ее лежал весь мир: одно слово – и он будет принадлежать им, – нет, не надо даже слов, ибо муж наклонился к ней, ей осталось только поцеловать его в губы, и она обретет свободу. Преодолеть всего лишь дюйм пространства.
Она посмотрела ему прямо в глаза, она потянулась, чтобы получить его поцелуй, руки Штерна плотнее сомкнулись вокруг ее талии. В последний момент, когда оставалась лишь доля секунды, она вздрогнула, испугавшись, и отпрянула назад. В отчаянии она ухватилась за него обеими руками: маленькие детские пальчики хотели удержать при себе стихию. Она видела перед собой кольцо гор, зеркало залива внизу. Вспомнила ли она своего отца? Может быть.
Слишком далеко на севере, сказала она себе. Слишком холодно и дико. Она отвернулась, неприязненно пожав плечами и состроив гримаску отвращения.
– Эти места? Тут хорошо в августе, если ты любишь убивать зверюшек. Но зимой?
– Объяснять не надо, – сказал Штерн, отворачивая лицо. Он взял ее под руку. – Возвращаемся домой?
– Монтегю…
– Ты замерзла. Поговорим как-нибудь в другой раз, – с холодной вежливостью сказал он.
Констанца съежилась от этого голоса: ее пробило дрожью с головы до ног. Сто шагов обратного пути до двери. На пороге Констанца остановилась. Она была не в силах войти внутрь. Если она сейчас переступит порог, если она не заговорит, всему придет конец. Но как ей обрести голос? Нагнувшись, она взяла горсть хрустящего снега и стала мять снежок.
– Сегодня вечером после обеда, – бесстрастно сказал Штерн. – Тогда все и обговорим.
Он открыл двери. Констанца не сдвинулась с места. Она не верила ему. Не будут они ни о чем говорить после обеда. Она сжала снег меж пальцев.
– Монтегю…
– Да, моя дорогая?
– Не чувствуешь ли ты себя замурованным здесь? Погребенным в молчании, отрезанным, так, что не можешь даже дышать, словно сам воздух стал тюрьмой и, протянув руку, ты коснешься лишь решетки? – Она остановилась. Штерн теперь внимательно смотрел на нее.
– Да, – осторожно начал он. – Порой это со мной случалось. Как, предполагаю, и со многими…
– Ты можешь освободить меня! – закричала Констанца, вцепившись ему в руку, потому что оскальзывалась на снегу. – Ты можешь. О, порой я не сомневаюсь, что тебе это под силу. Если бы ты только немного пошел мне навстречу. Мне приходит в голову… я должна обрести свободу. И ты тоже присоединишься ко мне. Мы станем свободны – каждый из нас. Ох, Монтегю… – Она подняла к нему лицо. – Ты понимаешь меня?
Штерн смотрел на вскинутое к нему исполненное мольбы лицо. Он смягчился. Притянув ее к себе, он поцеловал Констанцу в лоб, а затем мягким уверенным движением провел пальцами по ее лицу.
– Поэтому я и женился на тебе, – тихо ответил он. – Разве ты этого не поняла?
– Когда мы вернемся в Лондон, – начал он тем же вечером после обеда, бросив взгляд на Констанцу, сидевшую по другую сторону длинного стола, – нам придется решать, где мы поселимся. У тебя есть какие- то предложения?
– Где-нибудь в Лондоне. И, мне кажется, стоило бы иметь загородную резиденцию, – осторожно ответила Констанца. Она понимала, что Штерн к чему-то клонит. – И еще после войны я хотела бы путешествовать.
– Это я знаю. – Штерн опустил глаза, его взгляд был прикован к бокалу вина. Он стал возить его взад и вперед по темной полированной поверхности стола. Слуги отсутствовали: между Констанцей и Штерном возвышалась лишь огромная пирамида фруктов и серебряный канделябр примерно двух футов высотой.
