– О, нет, – тихо ответила Роза. – Я больше не буду переезжать. Не теперь. Ты же знаешь… из-за Макса.
С этими словами она отвернулась. За ее спиной Констанца поймала взгляд Виккерса и сделала нетерпеливое лицо. Когда Роза оправилась и снова подала голос, Констанца торопливо прервала ее.
– Да, да, – сказала она. – Но давай не будем тут больше болтать. Бик просто умрет, если ему не дадут выпить. Мы отправляемся в бар «Гарри». Пошли с нами, Роза. Мы возьмем…
Доброе лицо Розы сразу же просияло. Она всегда любила Констанцу и, наверное, искренне поверила в великодушие предложения. Она с готовностью приняла его. Я испытала жалость к ней и злость на Констанцу. В светском смысле слова моя крестная мать была безжалостна: я знала, что в баре «Гарри» Констанца найдет какой-нибудь предлог, и Розу безжалостно оставят за кормой.
Френк Джерард тоже заметил этот обмен взглядами между Констанцей и Виккерсом. Я увидела, как он подошел к своей матери и тихо заговорил с ней.
– Нет-нет, – зачастила Роза. – Я прекрасно себя чувствую и совсем не устала. Бар «Гарри»! Я там никогда не была. Спасибо, Констанца.
Френк Джерард коротко переговорил со своим братом, отведя его в сторону. Брат взял Розу под руку. Группа снялась с места. Только мы с Джерардом остались около церкви; разрыв между нами и контингентом любителей итальянской кухни расширялся.
Френк Джерард, нахмурившись, посмотрел им вслед и, похоже, был готов незамедлительно принять решение. К моему удивлению, едва я было двинулась за ними, он перехватил меня за руку. Он сказал:
– Нам не стоит присоединяться к ним.
– Я просто подумала…
– Я знаю, что вы подумали. С Розой все будет в порядке. Даниель присмотрит за ней. Не хотите ли выпить? Тут есть поблизости неплохое местечко.
Вряд ли он ждал от меня ответа. По-прежнему держа меня за руку, он устремился по узкой улочке. Мы быстро миновали лабиринт проходов и тупиков, повернув под арку, мы пересекли мост. Никто из нас не обронил ни слова. Наконец мы добрались до маленького кафе в каком-то дворе. Оно было затенено кроной магнолии, из пасти каменного льва текла струйка воды, брызгами разбиваясь в каменной чаше. Мы оказались тут единственными.
– Я нашел это место в первый же раз, как оказался в Венеции. Вам нравится?
Он был до странности обеспокоен тем, что я скажу.
– Очень нравится. Тут просто прекрасно.
Он улыбнулся, когда я это сказала, и его лицо преобразилось, озарившись заразительным озорным весельем.
– Значит, бар «Гарри» вам не нравится? – сказала я, когда он пододвинул мне стул.
– Нет. Я не люблю бар «Гарри», – ответил он. – Это единственное место в Венеции, в котором я стараюсь не бывать ни при каких условиях.
Моя попытка завязать разговор скорее всего оказалась не самой удачной. Френк Джерард отвечал механически, и у меня создалось впечатление, что его не интересуют ни мои вопросы, ни его ответы. Похоже, он присматривался ко мне, я чувствовала, что он не сводит глаз с моего лица. Кроме того, им владело какое-то странное напряжение. Время от времени, когда он отводил глаза, я украдкой бросала на него взгляд.
Когда принесли кампари, ободки стаканов были покрыты сахарной пудрой: это я запомнила. Напиток имел цвет жидкого рубина. На внешней стенке стаканов блестели капельки влаги, и я не отрывала от них глаз, пока мы разговаривали. Я была застенчива – результат того, что Констанца старалась господствовать в любой ситуации. Я не умела вести разговор, чувствовала себя неловко. Я никогда раньше не оставалась наедине с Френком Джерардом и поймала себя на том, что побаиваюсь его.
Мне было тогда двадцать пять лет. Френку Джерарду – двадцать семь или восемь. Он был очень высок и при таком росте худ. У него было узкое, сосредоточенное лицо, очень черные волосы, пряди которых падали ему на лоб, и глаза такого темно-карего цвета, что тоже казались черными. Как и положено ученым, у него была привычка за всем наблюдать; таков же он, подумала я, и по складу характера. Его взгляд сначала был полон внимания, а потом нетерпения, и он почти ничего не упускал из поля зрения. Я знала, что он очень умен, и раньше считала его высокомерным.
В тот день я усомнилась в вердикте. Хотя он столь стремительно увлек меня за собой, он казался столь же неуверенным, как и я. Наш разговор напоминал матч между двумя спотыкающимися игроками: серия подач то и дело утыкалась в невидимую сетку. Мои ответы с каждой секундой становились все глупее. Ненавидя себя и страстно желая обладать даром Констанцы взрываться градом фейерверков умных словес, я чувствовала, что беспомощно тону в односложных ответах. И в эту минуту, глянув в сторону, он повернулся ко мне. Он сделал это так стремительно, что я не успела отвести взгляда. Наши глаза встретились.
Вот тогда, наверно, я в первый раз и увидела его по-настоящему. И глаз отвести я уж больше не могла – похоже, как и он. Вроде он произнес мое имя и прервался. Его рука, которая лежала на столе рядом с моей, непроизвольно дернулась и застыла на месте. На лице его не было ни следа скуки или поглощенности другими заботами, равнодушия или враждебности: это смутило меня. Выражение его сначала было полно напряженности, потом неожиданной радости, а потом он посерьезнел. Кажется, он ждал, чтобы я заговорила; когда я продолжала молчать, то увидела, что его лицо изменилось.
Есть такое выражение: «читать по лицу». Загадочный процесс. Когда мы читаем таким образом, какой грамматикой пользуемся, какие предложения складываем? Черты его лица не изменились, он больше не говорил и не шевелился; и, тем не менее я видела, как изменилось его лицо. Какая-то печаль во взгляде; переход от собранности к грусти, а затем попытка скрыть ее напускным оживлением. Все это мне стало ясно за одну-две секунды; после этого он заговорил.
Я чувствовала, что он был готов заговорить об одном, но передумал и перешел к другой теме. Не помню сейчас, чему она была посвящена. Это неважно. Он говорил, чтобы говорить, чтобы поставить барьер из слов между мной и своими мыслями. Когда он заговорил, я стала слушать – не то, что он говорил, а его голос.
