себя как ни в чем не бывало. И того же будет ждать от всех прочих. Она уедет и больше не вернется. Вот так. Шла бы она к черту. Все кончено.
– И ты отпустишь ее в Нью-Йорк? Одну? В такое длинное путешествие? Окленд, ты не можешь. Это опасно.
– Я могу. Вот увидишь.
– Ее сегодняшнее поведение… все то, что она говорила. Как она смотрела на тот осколок, что держала в руке… – Джейн замялась. – Окленд, она все же нездорова.
– Она далеко не сумасшедшая, если ты это имеешь в виду. Она бы с удовольствием убедила тебя в этом, но ей это не удастся. Я прав, не так ли, Векстон?
Во время этого разговора Векстон сидел с краю стола, опустив подбородок на руки и поставив перед собой виски. Теперь он поднялся. Ссутулившись, он занял свое любимое положение, изображая фигурой вопросительный знак.
– Является ли Констанца сумасшедшей? В этом вопрос? Ну я бы сказал, что это немного больше, чем просто игра. Северный и северо-западный ветер приносят сумасшествие… А когда ветер с юга…[10] – Он устремил на Джейн меланхоличный взгляд. – Видишь ли, Джейн, Окленд прав. Ей придется уехать. В любом случае она хочет уехать. Нет. Поправка! Она хочет, чтобы ее заставили уехать.
– Чего ради ей этого хотеть?
– Я предполагаю, она ищет наказания. – Векстон пожал плечами. – Если другие не подчиняются ее страстям, она наказывает сама себя. Нет, Окленд, помолчи. Что бы она тебе ни сказала – я не хочу даже знать. Хватило целого вечера: Констанца сделала все возможное, чтобы ее изгнали. О'кей, в конце концов она свое получит. Пусть себе отправляется, Джейн. У нее есть муж, вот пусть он с ней и занимается.
Позже вечером, когда Окленд объяснил жене суть всего происходившего днем, Джейн попыталась послать телеграмму ее мужу. Еще одну телеграмму она послала на другой день.
Наступило утро, и Констанца уезжала. Джейн в своей спальне наверху слышала приглушенные голоса, когда она отбывала. Джейн подошла к высокому окну.
Только Стини спустился попрощаться с Констанцей: похоже, он все простил ей, как Констанца и предсказывала. Стоя на ступеньках портика, он крепко обнял ее. Он был без пальто, хотя утро выдалось холодным и трава на газоне серебрилась изморозью. Шарф его развевался на ветру; маленькие ручки Констанцы коснулись его шеи. Она поцеловала его раз, другой, третий.
Когда она отпустила его, Стини отстранился и посмотрел на нее. Маленькая прямая фигурка в ярко- красном пальто, единственное броское пятно на фоне монотонного одноцветного пейзажа. Джейн видела, как она повернула голову в сторону, а потом, рывком отвернувшись, устремила взгляд на лес и озеро. Шляпки на ней не было, и порывы ветра вздымали черные волосы. Она натянула одну перчатку, потом другую.
Последнее прощание Констанцы с Винтеркомбом. Казалось, ей было нечего сказать. Еще раз осмотревшись, она села на заднее сиденье. Дверца захлопнулась. Машина снялась с места. Джейн проводила ее взглядом – большой черный, похоронного вида «Даймлер». Она повернулась к мужу, который не хотел быть свидетелем ее отъезда. Окленд сидел у камина, глядя на тлеющие угли. У другой стены в комнате спала малышка.
– Она уехала, Окленд, – тихо сказала Джейн.
– Надеюсь. Хотел бы я увериться в этом.
Встав на колени, Джейн притянула его руку.
– Она этого не делала, – тихо сказала она. – И ты должен был бы знать. Все это она себе вообразила. Она может воображать себе все, что угодно, но убить собственного отца? Это невозможно. Немыслимо. Она же была десятилетним ребенком.
– Знаю. Да и я в это не верю. Но она-то верит. Я думаю, вот это и носит в ней болезненный характер.
– Ты считаешь, что Штерн в курсе дела?
– Он знает многое. И думаю, таить что-то от него в секрете нелегко. Но в данном случае… нет, думаю, что нет. Если бы ты видела ее в Каменном домике, ты бы поняла. Во-первых, она была полностью уверена, что смерть ее отца – дело моих рук. Затем она стала говорить – ты знаешь, как она говорит. Ее несло, словно во сне. Она, я помню, плакала. Она говорила что-то относительно каких-то голосов, которые она слышит, не помню точно. Затем она сказала, что покажет мне, и выскочила наружу. Словно бы эта идея только что осенила ее. Она выглядела… я даже не могу описать, как она выглядела.
– Она пугает меня, Окленд.
– Я знаю. Она и меня пугает. Теперь-то понимаешь, почему я не хотел оставлять ее здесь? Это была моя ошибка. Мое заблуждение. Никто и ничто не может себя чувствовать в безопасности рядом с ней. Она говорила о моем собственном брате – о Мальчике, и мне казалось, что я никогда не знал его. Она все искажала и переиначивала, но делала это так, что я вообще переставал что-либо осознавать. Я уж начал думать, а вдруг она права, а вдруг все происходило так, как она говорит. Я ничего не мог понять и объяснить. Я знал лишь, что это причиняет боль. И я не хотел, чтобы она оставалась здесь и огорчала тебя или представляла опасность для Виктории.
– Окленд, – откинулась назад Джейн. Она смотрела на него. – Мы должны убедиться, что Штерн все поймет. Ну, может, не все. Но он должен знать, что она больна. Пусть ему станет ясно хоть это.
– Видишь ли, она может быть иной. – Окленд внезапно поднялся и стал ходить по комнате. – Она может. Я по-прежнему в это верю. Когда она была помладше. Даже теперь… если вспомнить кое-что из ее слов. Она может быть… из ряда вон.
Джейн смотрела в пол. Она сказала:
– Она очень красивая.
– Да. Но я не это имел в виду. Она не красавица, если ты начнешь разбирать ее черту за чертой. Но ты не можешь вот таким образом анализировать ее. Во всяком случае, когда видишь ее перед собой. Она
