– Ну, если тебе хочется… наверно, можно и здесь. Но света маловато. Я бы предпочел снаружи…
– Не снаружи. Здесь. – Тон голоса у нее стал решительным, едва ли не требовательным.
Мальчик уступил. Раздвинув треножник и водрузив на него камеру, он стал подравнивать ножки штатива. Когда он снова поднял глаза, то испытал удивление, если не потрясение. Девчонка уже позировала для него. Она взобралась на королевскую кровать и сейчас сидела на ней, болтая ногами и слегка поддернув юбку. Опасливо посмотрев на нее, Мальчик перевел глаза к дверям.
Дело было не только в том, что она сидела на священной кровати, смяв стеганое покрывало, отчего Дентон Кавендиш мог взорваться гневом. Дело было в том, как она сидела.
Мальчик опасливо воззрился на пару грязных ботинок на пуговках, доходивших до лодыжек, выше их он увидел полоску мятых белых хлопчатобумажных носков и оборки не слишком чистых панталончиков. Констанца откинула назад копну длинных черных растрепанных волос, и они упали ей на худые плечи. На бледном сосредоточенном лице застыло выражение легкой насмешливости. Когда Мальчик посмотрел на нее, она сначала закусила нижнюю губку мелкими белыми зубами, а затем облизала губы, чтобы они выделялись ярко-красным пятном на бледной коже. Мальчик отвел взгляд в сторону и занялся своим «Видексом». Аппарат был настроен, и, накинув черный капюшон, он приник к видоискателю.
Теперь перед ним было четкое изображение Констанцы Шоукросс, которую он видел вверх ногами. Он проморгался. Он не мог отвести взгляда от ее лица, не обращая внимания ни на поношенное платьице, ни на панталончики. Откашлявшись, он постарался придать голосу уверенность:
– Ты должна сидеть абсолютно неподвижно, Констанца. Свет плохой, и мне придется поставить длинную выдержку. Немного поверни голову влево.
Девочка повернула голову и вздернула свой маленький упрямый подбородок. Мальчик в ее осанке увидел самоуверенность, словно она опасалась, что фотограф может ей излишне польстить. Она была истым ребенком, и Мальчик растрогался. Не снимая капюшона, он поправил диафрагму и приготовился снимать. Но за полсекунды до того, как он собрался это сделать, когда ничего уже нельзя было изменить, девчонка сменила положение. Две минуты прошло в молчании, которое нарушало только стрекотание камеры.
С раскрасневшимся лицом Мальчик вылез из-под накидки. Он раздосадованно смотрел на Констанцу, и она в упор уставилась на него. В эти полсекунды она развела бедра и изменила положение рук. Левую руку с растопыренными и обращенными вниз пальцами она положила на левое бедро. Взгляду предстала подвязка и полоска обнаженной кожи. Этот жест можно было счесть совершенно невинным и в то же время – учитывая нахальную откровенность ее взгляда – самым похотливым жестом, который Мальчик когда-либо видел в жизни.
К его стыду, к его ужасу, тело его напряглось. Он продолжал стоять за камерой, радуясь тому, что она его прикрывает, говоря себе, что он гнусное исчадие ада. Констанца всего лишь десятилетняя девочка, она сирота, без матери, она совершенно невинна… Констанца спрыгнула с кровати. Видно было, что теперь она откровенно развеселилась.
– Спасибо, Френсис, – сказала она. – Ты дашь мне снимок, да?
– О, да… то есть, конечно. Если получится. Я не уверен, правильную ли я взял экспозицию и…
Врать Мальчик не умел. Он уже решил разбить пластинку, хотя потом, увидев ее, передумал.
– О, пожалуйста, Френсис…
К ужасу Мальчика, Констанца привстала на цыпочки – Мальчик был примерно шести футов роста – и, когда тот неловко пригнулся, детским поцелуем клюнула его в щеку. Мальчик, дернувшись, запнулся об одну из ножек штатива, даже не заметив этого, поскольку был предельно смущен. Покатившись по ковру, винт крепежа остался лежать под столом – откуда Мальчик извлек его несколькими часами позже. Одарив его поцелуем, Констанца выскочила за дверь.
– Я покажу его моему отцу, – сказала она, в последний раз глянув на него из-за плеча. – Как ты думаешь, папе понравится?
2
– Поставим капканы. – Дентон сделал большой глоток кларета. – Черт с ним, с законом! Это моя земля. Поставим их – и посмотрим, как они понравятся разным там бродягам. Капканы без дела только ржавеют в сарае – какой с них толк? Поставим их – я скажу Каттермолу. Проверить все леса. Отрядить на это дело четверых человек. Шестерых, если понадобится. Не собираюсь больше терпеть! За прошедший месяц я потерял, должно быть, пятьдесят птиц. Пятьдесят! Трех только за прошедшую ночь. Понятия не имею, как они сюда пролезают, но я собираюсь выяснить, и тогда кое-кому придется крепко пожалеть! Заряд дроби в задницу – они понимают только такое обращение. Слава Богу, на судейской скамье до конца года будет сидеть старый Дикки Пиль, а он-то знает, как обращаться с этой публикой: максимальные сроки, на всю катушку. Хочу сказать… – Еще один основательный глоток. – Тюрьма – слишком мягкое для них наказание. Браконьеры… Знаете, что бы я делал, будь у меня право? Высылал бы их – вот что. На корабль и в колонию – в Америку, Австралию. Избавлялся бы от них – ко всеобщей пользе. Никакого уважения к чужой собственности! У меня прямо кровь в жилах кипит…
Дентон в самом деле выглядел так, словно кровь у него в жилах дошла до точки кипения: лицо его обрело цвет перезрелой сливы; толстый указательный палец был предостерегающе поднят; он угрожающе покачивал им, переводя взгляд с лица на лицо, словно бы гости, собравшиеся за столом, были виноваты в похищении его фазанов, но он готов выслушать их оправдания.
Он остановил взгляд на каждом из своих сыновей, уставился на невысокого мужа миссис Хьюард-Вест, отличавшегося вежливыми манерами, ухмыльнулся Джарвису, приятелю Шоукросса, приглашенному по его просьбе. Джарвис занимался каким-то искусством, хотя никто толком не знал, каким именно. Галстук Джарвиса был, скорее всего, несколько ярок; в Лондоне это украшение полностью устраивало Джарвиса, но теперь, когда к нему был прикован взгляд Дентона, Джарвис усомнился в качестве его расцветки. Он моргнул, и Дентон наконец отвел взгляд: теперь он смотрел на Эдди Шоукросса, сидящего слева от Гвен в дальнем конце стола. Не отводя взгляда от Шоукросса, Дентон, как ни трудно это себе представить, побагровел еще больше.
– Браконьеры! Нарушители! Проходимцы! – произнес Дентон с подчеркнутой яростью, и Шоукросс, который больше, чем остальные гости, привык к этим вспышкам ярости и у него хватало юмора отмечать все подробности этих вспышек злобы в своих дневниках, ответил ему вежливой улыбкой. Дентон издал горловой звук, который дал понять его семье, что он на пределе ярости, и у Гвен предательски упало сердце. Приступ? Апоплексический удар? Прямо сейчас, за накрытым ею столом, перед ее гостями? Нет, это просто из него выпаривается ярость, в которую он впал утром, после того, как осмотрел окрестные лесные угодья.
