случались приступы ипохондрии. На нижней полке, аккуратно сложенные, лежали несколько блокнотов в черных обложках.
Констанца опустилась на колени. То, что ей предстояло сделать, несколько пугало ее, ибо она знала, что эти блокноты хранились втайне. Ее отец писал в них каждый вечер. Если она заходила, он прикрывал их или захлопывал. Он всегда держал их под замком. Ключ он хранил в кармане, если не считать времени его поездок в Винтеркомб, когда он оставлял его на пыльной полке гардероба, подальше от взглядов. Хотел ли он, чтобы они достались ей? Констанца подумала, что да, хотел бы. Они были его личными книгами, а теперь, когда он умер, они принадлежат его дочери. «Я должна просмотреть их из-за папы», – сказала себе Констанца. Она извлекла блокноты и положила их на самое дно чемоданчика. Руки у нее зудели и чесались. Она вытерла их о подол платья.
Встав, она перетащила чемоданчик через коридор в свою комнату. Она не хотела оставаться в ней ни на секунду дольше, чем это было необходимо. Из шкафа она вытащила два платья; много времени это не потребовало. Скомкав, она засунула их в чемоданчик. Несколько блузочек, мятые штанишки, ночная рубашка, пара ботинок, нуждающихся в починке, и пара легких туфелек.
Ей пришлось сесть на чемодан, чтобы он закрылся. Захлопнув его, она вспомнила, что забыла щетки для волос. Она оглянулась в поисках, но не стала разыскивать. Когда она вернулась в гостиную, то с трудом переводила дыхание. На впалых щеках выступили пятна румянца. Руки подрагивали от того, что она сделала.
Констанца увидела, что Гвен, должно быть, устала читать наброски, поскольку они лежали на столе. Сама Гвен теперь стояла рядом с ним. Она успела проглядеть письмо на розовато-лиловой бумаге. В глубине души Констанца так и предполагала, что она это сделает. Да и чего тут скрывать, кроме всего прочего? Гвен ее отцу не писала, а другим женщинам скрывать было нечего, и они были куда откровеннее. Отец не утруждался ответами. Письма неделями валялись среди этого хлама.
Это письмо – всего одна страничка – лежало открытым. Бумага, на которой оно было написано, пахла дешевыми духами. Текст его – крупный, импульсивный, написанный явно женщиной, – можно было читать на расстоянии вытянутой руки. Гвен, которая, не в пример Констанце, не позволяла себе заглядывать в чужие письма, в этот раз, похоже, не удержалась от искушения ознакомиться с его содержанием.
В первые несколько секунд Гвен не заметила возвращения Констанцы. Она стояла у стола, застыв вполоборота. Констанца видела, что у нее покраснел даже затылок. Она издала какой-то сдавленный звук. Она моргала. С трудом сохраняя достоинство, она направилась к выходу и у самых дверей опустила вуаль.
Высокая, неторопливая, стройная Гвен: это она дала указание грузчикам, когда те наконец принялись выносить вещи из комнат, что все письма и вообще частная корреспонденция должна быть сложена в ящики и со всеми прочими вещами доставлена в Винтеркомб. По прибытии она дала четкие указания относительно их дальнейшей судьбы. Ящики и коробки останутся нераспечатанными. И при первой же возможности их надлежит сжечь.
Вместе с Констанцей Гвен вернулась к себе в Мейфейр. Констанца решительно вошла в дом в своем черном пальто и шляпке, таща в руках свой чемоданчик. Вся семья пила чай у камина в библиотеке.
К удивлению Гвен, Констанца, даже не сняв пальто и шляпки, сразу же направилась туда, не выпуская из рук свою трогательную ношу, и заняла центральное место сцены – прямо перед камином. Дентон, сидевший напротив, прямо оцепенел от ее появления; на коленях у него лежал плед, а рука с чашкой остановилась на полпути к губам. Его четверо сыновей, которые оправились от удивления быстрее отца, стали подниматься на ноги. Констанца с неподдельным хладнокровием осмотрела их одного за другим.
– Я принесла свои вещи. – Она показала на чемоданчик. – И хочу дать вам знать, что буду очень рада жить с вами. Это очень любезно с вашей стороны взять меня к себе.
Гвен, застывшая в дверях, испытывала раздражение и беспомощность. Планы относительно Констанцы она обсудила с детьми и Дентоном, который выразил им свое полное и решительное неодобрение, но сыновья не стали спорить.
Они восприняли новость, что Констанца, Крест, Альбатрос, теперь будет с ними не несколько недель в году, а все время. Стини захлопал в ладоши, не скрывая своей радости; трое его старших братьев не могли скрыть разочарования. Мальчик густо побагровел, не отрывая глаз от ковра под ногами. Фредди издал громкий стон, который попытался скрыть, изобразив, что закашлялся. Окленд, который и не особенно старался, бросил на Констанцу холодный подозрительный взгляд.
Констанца, не теряя самообладания, воспринимала реакцию ее новой семьи. Она вскинула маленький упрямый подбородок. Изображая классическое покорное и любящее дитя, она подошла к Дентону. Дентон, как ни отводил лицо, был вынужден нагнуться и получить от нее поцелуй. Потом она повернулась к Стини, которого обняла. Сделав паузу, она торжественно обошла всех братьев по очереди. Мальчик, Фредди, Окленд: каждому предстояло получить свой поцелуй, и только Окленд, которого она целовала последним, очень тихо, прямо в ушко Констанцы, сказал:
– Лицемерка.
И все же Констанца просияла. Когда она отошла от Окленда, лицо ее пылало неожиданным возбуждением. Глаза ее горели. Констанца восприняла это слово, позже написала она, как объявление войны.
Часть третья
ОБЪЯВЛЕНИЕ ВОЙНЫ
1
Окленд остановился – сразу за деревьями он мог разглядеть синее пятно. Он помедлил, затем сделал еще пару шагов вперед. Прислонившись к серебристому стволу, Констанца сидела в самой гуще березовой рощи. Флосс растянулся у ее ног. Окленд продвинулся еще на шаг вперед, делая это как можно тише. Она что-то писала, увидел он, медленно и даже усердно, словно выполняя урок. Время от времени она отрывалась от блокнота, рассеянно трепала Флосса, затем снова продолжала писать. Блокнот в черной обложке лежал у нее на коленях. Она не видела ничего вокруг. Даже когда сухая ветка треснула под его ногой и собака насторожилась, она не оторвалась от письма.
Окленду нравилось наблюдать за Констанцей. Временами он даже ругал себя за это – особенно когда Констанца не знала, что за ней наблюдают. Окленд часто думал, что ее поведение схоже с калейдоскопом. Он любовался тем, как меняется ее настроение, переливается оттенками, оставаясь все время яркими и сложными. Его увлекала эта игра цветов, каждое сочетание казалось новым и более не повторялось. Ребенком он решил разгадать тайну волшебного калейдоскопа и разобрал его на части, однако остался лишь с картонной трубкой и пригоршней цветных стекляшек в ладони. Их цвет был мутным и невыразительным,
