сумрака, что Джеймсон и Джеффрис под самой мордой лошади метнулись в сторону от буксирного троса, грозившего сбить их с ног, и прижались к колючим ветвям живой изгороди. Мимо проплыли тяжело вздымавшиеся бока лошади. Придя в себя, Джеймсон крикнул:
– Это дорога на Миддлхэмптон?
Возница что-то пробормотал, не повернув головы. Возгласы Джеймсона потонули в чавканье лошадиных копыт, хлюпанье грязи, клокотании воды, бурлящей под носом баржи. Череда силуэтов медленно растворялась в потемках, и вскоре мрак поглотил ее. Больше никто не попался им на пути.
Чем теснее обступала их непроглядная тьма и плотная стена дождя, тем сильнее казалось Джеффрису, что он утратил всякую связь с теперь уже едва различимым в темноте Джеймсоном. Ни души вокруг, и только какое-то существо, тяжело дыша и сгорбившись под дождем, упрямо двигалось вперед. Рядом с этим большим тупым существом устало брело другое, поменьше, хрустя по гальке и судорожно меняя шаг в тщетных усилиях попасть в ногу. На этих двоих тупо, словно со стороны, взирал Джеффрис. В мозгу всплывали бессвязные обрывки мыслей: «Если погаснет мое сознание, то буду ли существовать я? Не знаю, существует ли Джеймсон, не верю, что он рядом. Просто около меня движется нечто, я вытяну руку и задену его, а если бы я падал в канал, то упал бы на него. Почему я должен мучиться от боли в чужих ногах? Не верю, что где-то есть еще другие люди. Проклятье, как болят ноги! Черт бы их побрал! Жил человек, по имени Джеймсон, он позвал другого человека, по имени Джеффрис, и они отправились вместе по берегу канала, так они шли долго-долго, пока Джеффрис не забыл, что он некогда существовал на свете. А что потом? Не помню… Черт побери, я совсем свихнулся. Но так ли это? Быть может, кто-то где-то испытывает боль и думает, что это болят ноги человека по имени Джеффрис, вот ему и кажется, что существует этот Джеффрис, у которого болят ноги и который бредет под дождем. Но кто же я – тот, кто чувствует чужую боль, или я просто чей-то вымысел?» И Джеффрис решил, что скорее всего он – вымысел. Он казался себе неодушевленной без передышки шагающей машиной. Какая тишина, словно майской ночью… Он коснулся рукой живой изгороди; она была по-прежнему рядом, и по ней беззвучно сбегали капли дождя. Джеймсон остановился; Джеффрис понял это, неожиданно вырвавшись вперед. Он тоже остановился и, не оборачиваясь спросил:
– Что случилось?
В голосе Джеймсона послышалась неуверенность:
– Давай еще раз сверимся с картой, а то идем вслепую. Зажги-ка спичку, дружище, я взгляну на карту.
Джеффрис взял коробок. Джеймсон зашуршал картой. Он уткнулся в нее своим длинным носом и, прежде чем угас дрожащий огонек третьей спички, все-таки успел рассмотреть карту. Спичка в последний раз вспыхнула, чиркнув по воде, и погасла. Посасывая обожженный палец, Джеффрис молча, с тупым ожиданием смотрел на Джеймсона. Тот медленно проговорил:
– Проклятье! Вот проклятье!
– В чем дело? – уныло спросил Джеффрис.
Джеймсон принялся торопливо, с показным равнодушием объяснять, что от развилки, как это ни странно, они свернули не в ту сторону и сбились с дороги. Удивительное дело. Джеймсон просто понять не мог, как это вышло. Они-то считали, что рукав канала должен вести прямо к кирпичному заводу. К большому заводу, если к нему прорыли отдельный канал. Он нервно рассмеялся, но смех его оборвался в тишине. Джеффрис оставался совершенно невозмутим. Выдержав паузу, он как бы между прочим осведомился, что же им теперь делать.
– Судя по карте, от кирпичного завода есть дорога прямо на Миддлхэмптон. Шоссе никуда не сворачивает, отличная дорога. Там можно подъехать на автобусе. Придется, правда, обойти как бы по двум сторонам треугольника. Только и всего. на этот раз нам не повезло, просто подошла полоса невезенья.
– Да, – ответил Джеффрис. – Пошли.
Стоять на месте было еще утомительнее. И они поплелись дальше. Даже не верилось, что они достигнут цели, которая все время ускользает. Они двигались по инерции, разговаривать не было сил, думать тоже. Джеффрису казалось, иго от одной попытки связно мыслить у него лопнет голова. емy стало чудиться – это ощущение возникло само собой, помимо его воли, – что незаметно для себя они вступили в безжизненный, пустынный мир, опасный для неосторожного человека своей манящей доступностью. Вот канал, как на Луне, нет, кажется, каналы на Марсе? Спящая вода была неизменно рядом с ними, где-то сбоку от Джеймсона; чуть светлее неба, она казалась линией, неизвестно зачем прочерченной серебряным штифтом на старой, забытой грифельной доске.
– Смотри-ка, – шепнул Джеймсон. – Готов поклясться, это огни.
Он говорил едва слышно, словно боялся спугнуть их. Джеффрис подумал, что Джеймсон принял эти огни за фонари в руках людей.
– Да это же огни домов! – воскликнул Джеффрис, напряженно всматриваясь в пелену дождя. – Квадратные, неподвижные. Это же окна.
– Значит, там должны быть дома, – сказал Джеймсон. – Там живут люди, нас, наверное, пустят обогреться у огня. Покажут дорогу, но сначала, надеюсь, пригласят отдохнуть немного. Видишь, – продолжал он, когда они подошли поближе, – огни совсем тусклые. Наверное, на окнах спущены шторы.
– Кому хочется, чтобы подглядывали в окна. Видишь, и наверху огонь? Это большой двухэтажный дом. Хозяева, наверное, состоятельные люди и живут в этом захолустье, потому что им так нравится. А здесь совсем неплохо жить.
Он представил себе дом летом: белый фасад в континентальном стиле с играющими на нем бликами от канала, на окнах – жалюзи, сад, белая изгородь спускается к берегу и алые шток. розы лениво обвивают ее. Поодаль два вяза, в тени которых укрываются дом и сад. Как замечательно, умилился Джеффрис.
– Наверное, здесь чудесно летом, – возбужденно сказал он
– Потрясающе, – согласился Джеймсон. – Если завтра распогодится, вид будет просто превосходный.
Чем ближе они подходили к дому, тем радостнее у них становилось на душе.
Да, дом окружал небольшой сад. Калитка качнулась, пропуская их за ограду, звякнула щеколда. И тут же в верхнем окне над Джеймсоном возник силуэт. Джеймсон застыл у двери с поднятой рукой. Он не успел постучать, как штора сдвинулась в сторону, окно со стуком распахнулось, и радостный женский голос с
