упреком и одновременно с безмерным облегчением воскликнул:
В голосе звучала такая уверенность, что Джеффрис и Джеймсон на мгновение растерялись. Они слегка отступили, чтобы получше разглядеть женщину. Та облокотилась на подоконник, придерживая рукой складки шторы. Ее силуэт вырисовывался на фоне тусклого, темно-желтого света. Женщина, воплощение всех женщин на свете, встречала их у порога дома радостно и нетерпеливо. Как хорошо, когда дома тебя ждет жена, – от этой мысли им стало теплее. В комнате заплакал ребенок. До них донеслись недовольные слабенькие всхлипы, но она даже не повернула головы, еще больше подалась в темноту. Летящие капли дождя мерцали в струящемся из окна свете.
– Наконец-то! – воскликнула она. – Как поздно,
Женщина не могла разглядеть их, они невольно вводили ее в заблуждение. Наконец Джеффрис, словно стряхивая с себя наваждение, огорченно откликнулся: «Это не Вилли!» Он так осип, что женщина вряд ли разобрала его слова, но голос был ей незнаком, она отпрянула и замерла. Потом снова подалась вперед, вглядываясь в темноту.
– Убирайтесь! – крикнула женщина с негодованием -
Ступайте своей дорогой! Здесь вам не пивная, она дальше, за кирпичным заводом. Не беспокойте людей, а не то позову мужа; если вы сейчас же не уйдете, он приведет своего брата… – Она помолчала немного, прислушиваясь, не уходят ли незнакомцы, потом добавила: – И собаку.
– Но послушайте, мадам, – учтиво начал Джеймсон. Нескладно вышло: как после такого приема попросишься в дом, к огню?! Только бы она разглядела их в этой кромешной тьме! Женщина, верно, была молода и добра: когда она стала сердито задергивать штору, они увидели ее руки – округлые и мягкие. – Пожалуйста, выслушайте нас! Мы заблудились. Не подскажете ли нам дорогу?
Женщина вроде бы заколебалась.
– Кто вы такие? Что вам нужно? – спросила она.
– Мы студенты, путешествуем, сбились с дороги, идем уже долго, но не встретили ни души. Можно поговорить с вашим мужем?
– Он спит, – поспешно ответила она, – его брат и собака тоже спят у камина в гостиной. Я не хочу их будить. В комнате ребенок, и я не могу отсюда кричать, он потом не успокоится всю ночь. Обещайте, что не сделаете ничего плохого. Правда?… Тогда я сойду к вам.
Она опустила штору, было слышно, как шаги ее удаляются к двери. Друзья ждали; время тянулось бесконечно медленно. Внизу, на первом этаже, светилось еще одно окно. На шторах симметрично проступали четкие тени портьер. В этой скрытой от их глаз комнате скрипнула дверь, послышались голоса – фраза, одна, другая… Вопрос, потом еще вопрос, ответ. Оказывается, все это время кто-то, ничем не выдавая себя, прислушивался к тому, что происходило снаружи. Они уповали на этого неведомого им человека, от которого теперь зависела их участь.
Они уже перестали обращать внимание на дождь, но инстинктивно поднялись под навес крыльца; послышался скрежет задвижки и бряцанье дверной цепочки.
– Неплохо забаррикадировались, – шепнул Джеймсон, и тут из-за двери в полоске неяркого света появилось женское лицо…
Как предполагал Джеймсон, да и Джеффрис в глубине души был убежден в этом, достичь понимания оказалось нетрудно.
– Это правда, что вы студенты… учитесь в колледже? Тогда вы еще совсем молодые. – Теперь она держалась с ними непринужденно. – Да, вы давно свернули не туда. Как вы только сюда добрались? Такая грязь. Скверная погода. Вот уж не позавидуешь тому, кого ночь застигла в дороге. Да, вам еще долго идти. Ступайте прямо к кирпичному заводу, там выйдете на дорогу к Миддлхэмптону. Муж говорит, что до города миль шесть, шесть с половиной. По средам ходят автобусы, но придется ждать до половины десятого. Отсюда до автобусной остановки минут двадцать ходу. Нет, поблизости никакой деревушки нет, просто перепутье дорог. Мы живем в глуши.
– Что ж, пойдем дальше, – натянуто сказал Джеймсон. – Может быть, укроемся от дождя возле кирпичного завода.
Женщина колебалась, щелкая задвижкой, она пристально вглядывалась в их лица, освещенные тусклым светом.
– Если хотите, можете зайти к нам… – наконец медленно проговорила она. – Только не шумите, не то разбудите ребенка… мужа и его брата. Пойдемте в гостиную, там тетушка.
Друзья последовали за ней.
В свете лампы, буквально ослепившем их, они рассмотрели наконец ее милое лицо, смущенные, встревоженные, но приветливые глаза; прямая осанка; еще совсем юная, пожалуй, их возраста. Трудно было поверить, что наверху плакал ее ребенок. На ней была розовая блузка, вокруг шеи – нитка кораллов; похоже, она только что приоделась, но от волнения уже забыла про это. В глубине глаз таился тоскливый страх. Молодым людям казалось, что она лихорадочно старается осмыслить их появление, но в сущности ей не было до них никакого дела. Лампа стояла на столе, рядом, перед озерцом света, скрестив руки на груди, сидела тучная пожилая женщина и спокойно смотрела на вошедших. Они сняли кепки; их щеки пылали от тепла, яркий свет слепил их. Они с затаенным любопытством переводили взгляды со старой женщины на молодую, разглядывали картины на стенах, мебель, посуду. Перед ними была Жена… Тетя… гостиная… дом.
– Тетя, я пригласила джентльменов зайти к нам.
– Вот оно что, – сказала тетя. На ее лице жили лишь пытливо устремленные на них глаза. – Да они промокли до нитки, наверное, идут издалека. – Она вопросительно смотрела на Джеймсона, хотя и не обращалась прямо к нему. Тот ответил уклончиво, что они в два часа вышли из Пидсторпа, – Значит, они не пили чай, – удовлетворенно заметила старая дама. Они признались, что выпить чай им действительно не пришлось.
Тетушка была воплощенное гостеприимство. Улыбка, появившаяся на губах, медленно заструилась по лицу, играя в складках щек. Тетушка предложила гостям сесть, снять куртки и посушить их у огня. Они повесили куртки на два многозначительно пустовавших крючка и, вежливо улыбаясь, уселись напротив тетушки. Джеймсон сощурил свои птичьи глаза и взъерошил волосы. Высокая грудь тетушки всколыхнулась, и она со вздохом сказала, что не возражала бы против чашки чая, разумеется, если найдутся еще желающие. Они уже больше часа задержались с ужином, похоже, ужинать придется еще не скоро – бог
