— Вот! Умный мужик. Я решил точно так же — случайно глянул на прилавок с побрякушками, и сразу за него глазом зацепился — где, думаю, такой видел? Вспомнил и обрадовался. Вещица-то копеечная.
— Зато поступок тянет на миллион. — Аня рассмотрела медальон — тоже овальный и толстенький, с рубиновым глазком, как у Лины, но только сделан из какого-то легкого металла и вместо крестика на задней стенке выгравировано сердечко. — Весьма романтично.
— Дался тебе этот романтизм! Шид! Ей, видите ли, всю комнату гладиолусами заваливают, свадебное платье в коробках выкладывают, а потом со свечками с того света являются… И — баста! Вечная любовь!
— Это грубо и жестоко! — Губы Ани дрогнули. Ее, на время забывшую о прошлом, вернули к жестокой реальности, да так больно, словно нарочно ткнули пальцем в незажившую рану. И жалко стало себя до спазмов в груди. Слезы хлынули ручьями.
— Извини… — тронул её за плечо Тони. — Прости, я не знаю, как вытащить тебя из печальных воспоминаний, как отвлечь… Веду себя будто слон в посудной лавке. — Он взял наволочку со свитерами. — Перебираюсь на пол. Подушку и одеяло оставь себе. У меня есть куртка…
Аня плакала, чувствуя себя маленькой, несчастной, всеми брошенной и обиженной. Парень кутал её одеялом, приговаривая:
— Перестань… Ты славная девочка… У тебя все ещё будет хорошо. Клянусь… Медальон я купил не просто так… К твоему сведению, это второй подарок даме в моей жизни. Не считая маман, естественно. Хотелось сделать тебе приятное. — Мрачно признался Тони. — Вот, думаю, застегну у неё на шее, поцелую… Корыстный, гад… ты даже не представляешь, какой я корыстный… — Растянувшись на полу, он говорил в темный потолок. — Все потому, что рос маменькиным сынком, тихоней. А мечтал стать бандитом чтобы море по колено… У меня минус четыре. Я сейчас достал линзы и ни хрена не вижу… Когда вчера за тобой нырнул, естественно, потерял линзы в воде и рулил наугад. Как только о причал не грохнулся! А потом, пока ты сидела в кустах, забежал в аптеку и купил очки с диоптриями, черные. Хорошо, что здесь были запасные линзы. Я их быстренько в тайне от тебя в туалете нацепил. Кретин… Не знаю, почему, носить очки стесняюсь. С детства. Наверно, потому, что нос большой. Или хочу выглядеть более крутым.
— Нормальный нос… Очень часто даже самые матерые мафиози ходят в очках. А фигура у тебя тренированная, спортивная. И вообще — ты наглый и отчаянный. — Аня сбросила свою подушку на пол, легла рядом, перетащила одеяло. — А еще, ты врун и сексуальный маньяк. Держу пари, что сейчас ты начнешь ко мне приставать.
— Нет. Осушу твои слезы поцелуями… Детка, да здесь просто потоп, все мокрое — и шея, и грудь… — Толстые губы осторожно касались Аниной кожи. Ну, разве это похоже на приставания…
11
— Ты куда, ещё так рано. — Аня посмотрела на стоящего возле дивана Тони. Он был полностью одет, даже тяжелые черные ботинки на шнуровке и приобретенные вчера темные очки.
— Не хотел тебя будить. Решил оставить записку — Он присел рядом и, сняв очки, заглянул Ане в глаза своими желтыми, близорукими, птичьими. — Ты должна знать… Нет! Заткнись, Тони, заткнись!.. В общем, там на окне я оставил блюдце с молоком и маслину. Придет рыжий кот в красном ошейнике. Его зовут Кензо.
— Твой кот?
— Старика с нижнего балкона. Мы дружим с котом. Старик противный. Поняла?
— Вроде… Про кота. А ты? Кто ты, куда?
— Срочные, неотложные, увлекательные дела. Масса вопросов — и ни одного вразумительного ответа. Мне необходимо откопать хоть один ключик.
— Это опасно?
Тони рассмеялся:
— Ты и вправду поверила, что я бандит? Куда там… — Он вздохнул. Опаздываю на дискуссию о синтезе белков. В местной высшей школе… — Он прижался к Ане щекой. — Пока… Анна. Это ведь по-русски так?
— Правильно…
— Ну, всем известно — Анна Каренина. Лев Толстой… Кинулась под паровоз от любви… Я смешно шучу?
— До слез. Буду ждать. Не могу долго без смеха. — Аня печально погладила рыжие кудряшки, поцеловала длинный нос и надвинула на него очки. — Пока, Лис.
Он быстро поднялся.
— До встречи… Дай честное слово, что никуда не пропадешь.
— Даю.
— И что никуда не будешь звонить.
— Честное слово.
— Если я не вернусь к завтрашнему утру, сообщишь в полицию. Вот на бумажке номер. Скажешь этот адрес, сообщишь, что на тебя напали и надо срочно прислать наряд… Нет, ты поняла? Не сама идешь к ним, а звонишь… Никуда ни шагу, умоляю, Анна, это очень опасно… Изложишь в полиции правду. Все так, как было. И про себя и про меня. Подробно. Обещаешь?
— Обещаю ждать и думать только о хорошем, — заверила Аня, ощущая как от тревоги замирает сердце.
Выполнить обещание, однако, оказалось не просто. Она выпила кофе и обосновалась у окна, рассматривая балкончики и террасы, на которых располагались кадки с фигурно остриженными кустами, декоративными деревцами, пальмами и уже густо цветущими в горшках геранями. Почти везде стояла пластиковая мебель и большие зонты, закрытые по случаю отсутствия солнца. Прямо под окнами мансарды, чуть правее, находился полукруглый большой балкон, устроенный на крыше эркера, украшавшего дом. Его пол, застеленный зеленым ворсистым пластиком, напоминал травяной газон. Два белых кресла аккуратно опрокинуты спинками на маленький круглый столик с цветочным горшком в центре. Балюстраду балкона венчали три гипсовые вазы, увитые плющом. Возле одной из них сидел, не шелохнувшись, крупный рыжий в тигровую полосу кот. На шее светился люминесцентно-красный ошейник.
— Кензо! — Позвала Аня. — Кот поднял к ней узкоглазую мордочку и откликнулся «Бурр…» Потом потянулся, вытягивая то задние, то передние лапы и нахоженной тропой по архитектурным излишествам в виде лепнины ловко взобрался на подоконник. Аня открыла раму и выставила блюдце с молоком. Но кот заинтересовался сразу замеченной маслиной. Юркнул под Анин локоть, взял добычу зубами и был таков. Ни ласки, ни благодарности. Аня улыбнулась, представляя, как сообщит Тони свое открытие: котище, наверняка, его родственник — рыжий, длинноносый, не приручаемый.
Аня долго ходила по комнате в поисках фотографий, книг, каких-то мелочей, выдававших пристрастия хозяина. Все было убрано и пусто, как в номере гостиницы. Удивительно, но даже в ящике бюро не обнаружились какие-либо бумажки с записями. В собственных мыслях и ощущениях она решила не разбираться. Как, например, объяснить что убитая горем вдова оказывается в постели с человеком, которого совершенно не знает? И что самое невероятное, — по своей воле…
«Я знаю о нем достаточно, — опровергла себя Аня. — Он дважды спас незнакомую сумасбродную девицу, и теперь заботится с ней…» — Она коснулась рукой дешевого медальона который грел её куда больше, чем фамильная реликвия Лаури. — «Кроме того, я так несчастна и одинока, так нуждаюсь в тепле и заботе… Ложь! Сегодня ты совсем не так уж несчастна. Ты думаешь о нем. Словно… словно в холодном море утонула одна женщина, а вернулась к жизни — совсем другая.»
«Нет, не вернулась к жизни, а заблудилась в ней. Заблудилась в своих болезненных фантазиях. Тони Лиса никогда больше не станет одной из них.» Строго сказала Аня своему отражению в мельхиоровом блюде, которое вымыла, наводя порядок на кухне. Дорожки Энн и Фокса пересеклись, чтобы разбежаться в разные стороны. Парень слишком нагнетает страхи — ему нравится казаться крутым, воображая себя в тылу врага. Это совсем не значит, что его гостья не может позвонить маме — только маме. Причем, конечно же,