медведя тут же содрали шкуру и, захватив с собой много мяса, спустились к лагерю.
Однако той же ночью у Олафа сделался жар — утром сам он не мог встать на лыжи. Тогда осмотрели его рану и увидели, что она загноилась, и люди Олафа очень пожалели, что Визарда и Отмонда нет с ними. Тот же Слейв раскалил на костре наконечник копья и дал своему господину выпить крепкого вина. Слейв прижег рану ярлу и сокрушался, что ничего не предпринял раньше. Огонь вроде бы сделал свое дело, и благородному стало полегче. Задержались они на два дня возле Скьягги–перевала, но когда на третий решили идти, вновь Удачливый не мог встать на лыжи, и после этого решили возвращаться и повезли его на санях. И как ни терпел он, все видели, что становится Олафу все хуже и хуже. Когда же прибыли в Бьеорк–фьорд, то жар у него сделался таким, что едва узнал он жену.
Возле ярла неотлучно с тех пор находились Астрид, Рюрик, Визард, Гендальф и старые викинги, жившие в ту зиму в доме Олафа — Тормонд и Хоральв, — а также Магнус. Все они были уверены, что гора Бьеорк наказала ярла. Магнус места себе не находил оттого, что не смог тогда уговорить Удачливого вернуться. Сам Олаф лежал спокойно. Когда он пришел в себя, то сказал:
- Что толку убегать от судьбы.
Рана его совсем уже загноилась. Как Отмонд ни смазывал ее всякими мазями, как ни колдовал, ничего не помогало. Принесли тогда остро наточенную секиру, и отняли ярлу ногу ниже колена, и прижгли рану. Однако и это не спасло. Олаф пришел в себя лишь для того, чтобы попрощаться с Бьеорк–фьордом. Он был спокоен, как и полагается настоящему викингу. Когда всем стало ясно, что Хель забирает Удачливого, жар оставил Олафа. У него открылся дар предвидения. Вот что он сказал сыну:
- Рагнарёк уже недалек! Вскоре вся страна зальется кровью, ибо не даст никому покоя сын Хальвдана. Поистине жена конунга Рагихильда родила волчонка. Харальд не успокоится, пока не устелет Норвегию, точно ковром, отрубленными головами истинно свободных. Уже слышу я, как лает Гарм, — видно, недолго осталось сидеть псу на привязи.
И еще сказал он Рюрику:
- Кто как не свободный из рода Сигурда должен быть правителем у норвегов, раз уж так дело пошло? Только в последнее время стал ты чересчур задумчив, и кажется мне, это не к добру. Вот что запомни: остаются тебе мои рабы, сделанные из глины. Всегда трепетали они и повиновались мне. И были сгорблены их спины. Чего они боялись? Одного — силы моего меча! Вот и свободнорожденные бонды, а также работники. Трепетали и они от одного только моего имени, и уважали меня, и мне повиновались. Что их держало в повиновении? Только меч. Вот и воины — эти уж свободные из свободных. Их не испугать и не остановить, если они захотят уйти. Угадай–ка, что и их тогда заставляло садиться на весла моих кораблей?
И еще Олаф молвил:
- Лишь только хитростью боги завладели Асгардом. Разве можно упрекнуть Тора и Тюра за белую кобылицу?25б Дед твой, Си–гурд, хитростью отобрал Бьеорк–фьорд у тупоумного Астрима. И вот у тебя — неприступная крепость. Гордись дедом своим, хитроумным Сигурдом, ты, истинно свободный…
Рюрик, до того времени молчавший, неожиданно встрепенулся. Стыд бросился ему в лицо, он вскричал не сдержавшись:
- Разве может быть свободен тот, кто не равен пусть даже самому последнему богу Бьеорк–горы?
Все понял Олаф, и тревога охватила проницательного — но не оставалось у ярла больше ни сил, ни времени, ибо Хель встала у изголовья. Успел он лишь воскликнуть:
- Не от Рунга ли набрался ты этого? Или Локи отнял твой разум? Горе тебе и нашему роду, если послушаешься безумных и полезешь на небо…
Олаф уже тяжело дышал и прошептал едва слышно:
- Торопись в другом, иначе Харальд тебя обскачет.
После этого ярл закрыл глаза и лежал неподвижно, и все молчали. Магнус шепнул остальным, что для Олафа большое несчастье уйти в такое время, — он думал, что ярл в забытьи и его не слышит. Ярл же неожиданно усмехнулся и ответил:
- Магнус не прав. Я счастлив. Вот в чем мое счастье: я не увижу того, что увидите вы.
После этого Олаф умер достойно, как и полагается великому воину и викингу, покорившему многие земли и оставившему своей дружине большую добычу. Тело его посадили на его любимый корабль «Гром Тора», зажгли тот корабль и отправили в море. И еще рядом положили умерщвленных рабов и рабынь, и меч по имени Гюлль, и рог Фар, и любимую секиру по имени Сотворительница Ран, а дно корабля засыпали золотом и серебром. И многие видели, как сами валькирии, превратившись в черных чаек, закружились над кораблем.
Вскоре весть о смерти Олафа разнеслась по всей Норвегии; приспешники конунга ей обрадовались, но больше находилось тех, кто печалился такому известию, говоря, что вряд ли народятся еще такие воины, как Олаф. И еще предрекали, что старый конунг Хальвдан вместе с сыном уж точно теперь попытаются подчинить всех свободных своей власти, и неизвестно, что станет со страной. Наиболее дальновидные подумывали уже о том, чтобы перебраться в Исландию, а то и куда подальше.
Однако викинги на Лосином Мысу твердили:
— Сын Олафа, Рюрик, не должен упасть в грязь лицом, поэтому дождемся весны. Не может не вырасти великого воина из сына Удачливого.
И те из воинов Олафа, кто оставался в фьорде, загодя принялись строить новые сараи для драконов и лодок и оказались правы: узнав о смерти бьеоркского ярла, удальцы со всей Норвегии поспешили к Бьеорк– горе, не сомневаясь, что удача Олафа перейдет к его сыну. Они покрыли берега фьорда своими палатками и землянками. Приплыли также многие известные люди из Исландии, и появились ладожские русы. Из известных викингов в то время прибыли Орм, сын Лейва Красногрудого, Сван, Сторольв Хитрая Щука, Стеймонд Рыжеусый, славный воин и берсерк Кольбейн, Грим, сын Трюма, Скафти со своим братом Торфином, Альвдис с острова Барка, Стурла Мореход — и все со своими дружинами. В Бьеорк–фьорде яблоку негде стало упасть. Викинги ждали весны, а так как прокормить такое большое количество воинов было сложно, то прибывшие разделились: одни готовили снаряжение и оружие, другие отправились на охоту. Стада лосей и косуль за то время сильно поредели. Бонды с близлежащих хуторов начали жаловаться Рюрику на воинов, а особенно на русов, которые из–за своего буйства и тяги к воровству и разбоям доставляли бондам немало волнений — частенько то тут, то там пропадали овцы, и откормленные бараны исчезали прямо из стойла. Все грешили на пришельцев, Рюрик же, сын Олафа, молча расплачивался из своих сундуков.
Стейнгольв Лысый был бонд дальнего хутора Сломанная Стрела. Этот крепкий хозяин имел много рабов и работников, а кроме того, славился своим гостеприимством и уж не мог отказать в ужине и ночлеге тому, кто по какой–нибудь причине сворачивал в глухие места и стучался в его ворота. Кроме того, он был мастер складывать забавные стишки и известный сочинитель — все побаивались попасться ему на язык. Из–за этого он даже нажил себе врагов в Упланде. В ту зиму стащили у него двух жирных баранов, и он ходил к молодому ярлу разбираться, в чем дело. Вскоре после того как Стейнгольв вернулся к себе домой, заявился к нему на огонек Арнорд Бродяга — и уж всегда тот Арнорд знал, что и где делается на белом свете. Они выпили порядочно пива, поговорили о том о сем. Речь зашла о смерти ярла Олафа, и, конечно, тут же разговор перескочил на его сынка. Стейнгольв возьми и скажи:
- Сдается мне, сына Олафа впору теперь называть Рюриком Молчуном — так сильно он изменился: а ведь нраву был самого что ни на есть задиристого, недаром заслужил кличку Бешеный Бычок. Ведь он даже силача Гримвольва, работника Стари, пытался заломить — да ничего у него тогда не вышло. Теперь, после смерти отца, и вовсе замкнулся. Думаю, зря понаехало к нему всякого сброда, который надеется на хороший куш, — он никому не говорит, что собирается делать. Да все расхаживает один вдоль берега. Иногда кажется, все–таки не в порядке у него с головой!
Арнорд засмеялся:
- Как может быть с головой Рюрика в порядке, если видели его с Рунгом. Вот что я знаю: Рунг что–то сказал сынку Олафа — после этого Рюрик и повернулся в уме.
Стейнгольв спросил:
- Откуда тебе такое известно?
- Птицы слухи носят. Хромой Герпир случайно видел их на берегу еще в середине зимы, когда
