отсиживался Олафов сынок во время тяжбы ярла со Синьбьерном Сварливым. О чем они там с Рунгом поспорили, он не слышал, но вот только клянется, что после всего этого бросился Рюрик бежать, как будто за ним тролли гнались. Думаю, наговорил ему Рунг всякой всячины и напугал почище Отмонда. А иначе с какой стати Рюрику бросаться, словно загнанному, от Корабельщика? С тех пор все и пошло, и уж добром это точно не кончится. Корабельщик еще тот колдун!
Стейнгольв тогда сказал:
- Не вовремя отправился к Одину Удачливый.
И пожалел, что такой хозяин и викинг, как ярл Олаф, оставил Бьеорк–фьорд. Как и многие, побаивался Стейнгольв конунга Хальвдана. Он также сказал, обмочив усы в пиве:
- Если дело так дальше пойдет, одна надежда — на вершину Бьеорк с ее волками.
Арнорд Бродяга в этом с ним согласился.
Рюрик, пока все думали и гадали, что он предпримет после смерти отца, искал одиночества. Поговаривали, что вообще хотел он отказаться от похода, но Визард с Гендальфом насели на него. Пришлось Рюрику сдаться. К тому же все вокруг только и твердили о том, что удача отца обязательно должна перейти к сыну. Вот сын Олафа в конце концов и объявил о том, что собирается в плавание. Однако по–прежнему Рюрик места себе не находил. Кончилось тем, что сын Олафа пришел на берег к хижине Рунга Корабельщика и постучался в дверь. Оглядев Рюрика, Рунг подмигнул ему:
- Все договорились теперь величать тебя свободным ярлом. Видно, только мы с тобой знаем тайну, насколько ты свободен! Так вот что я тебе скажу: долго еще на плечах оставаться моей голове.
Рюрик, промолчав на эту дерзость, ответил мастеру:
- Нынче в Бьеорк–фьорде собрались невиданные силы. Мои корабли этой весной поплывут в четыре ряда, и в каждом ряду будет не менее десяти тяжелых драконов моря. Никто не устоит перед такой силой: ни ирландцы, ни саксы, ни тем более греки. Я пройду южные земли и, клянусь тебе, мало кто спасется, ибо среди моих воинов известнейшие силачи и берсерки, а так же свей, датчане и русы Ладоги, про которых говорят, что они посланцы самой преисподней, черных пещер Хель, огненных мертвецов Сутра! С ними брошусь в бой против любого врага. Плевать мне и на Харальда, сына Хальвдана.
Рунг ответил, качая головой:
- Что Харальд! Сделай–ка то дельце, о котором мы договаривались.
Рюрик, словно не слыша, твердил:
- Мои берсерки будут показывать чудеса. Гисли Лежебока и Стурла Мореход — великие воины!
- Заберись на эту плешивую вершину, Рюрик! — ответствовал Корабельщик, и Рюрик ушел от него в великой ярости.
Весной драконы сына Удачливого так вспенили воду в Бьеорк–фьорде, что сделалась она вся белой и бурлила. Сотни гребцов дружно налегали на весла, и тысячи птиц тучами носились над ними. В море драконы Рюрика шли в четыре ряда по десять кораблей в каждом — и содрогались те, кому попадалась навстречу такая сила. Словно волки Фенрира обрушились норманны на берега Шотландии и Англии, и множество воинов погибло в битвах. А затем корабли Рюрика выросли из пены у берегов Франции, и вот уже на многих ее реках раздалось пение стрел и дротиков и были слышны дружные крики гребцов. Рюрик во всех битвах сражался впереди своих воинов — часто бился он без кольчуги и шлема, подобно берсерку, с одним лишь только мечом или с секирой. Во время всего этого похода он был угрюм и молчалив, за что окончательно и прозвали его Молчаливым, или Рюриком Молчуном.
Сын Удачливого так возмужал, что следа не осталось в нем от прежнего юнца — густая борода скрыла его подбородок, еще шире раздался он в плечах, и воины находили большое сходство Рюрика с ярлом Олафом — это их радовало. Также отмечали они его недюжинный ум и военную хитрость. А от его викингов стонала и кричала вся Франция, многие тысячи ее жителей были убиты — не щадили ни старых, ни малых. Младенцев датчане, свеи и русы кидали на копья. Плохо приходилось рабыням: натешившись, бросали их в море. Затем зашли корабли ярла в теплые моря и обрекли на позор и отчаяние Италию. Говорили, что после похода серебро и золото полностью скрыло дно драконов. С трудом ходили воины, проваливаясь по колено в то золото и серебро. Всякого же золоченого оружия: шлемов, доспехов и мечей — захватили такое множество, что не знали, что с ним и делать. Из черепов епископов и монахов воины делали себе чаши — с тем чтобы, пируя, вспоминать о веселых временах.
В Миклагарде принимал Рюрика сам император, ибо норманны сильно помогли ему, в море напав на арабский флот. Бьеоркского ярла повели смотреть Миклагард. Стены, окружившие этот великий город, оказались столь высоки, что приходилось задирать голову. А таких больших каменных домов сын ярла Олафа никогда еще не встречал. Рюрик Молчун взволновался. Вспомнив детство, он сказал советнику своему, Гендальфу:
- Прав ты, ничто в Мидгарде не может сравниться с Миклагардом.
И еще Рюрик добавил, потрогав каменную кладку стены, — та кладка оказалась удивительной толщины:
- Не я ли, Гендальф, клялся Хомраду и Свейну, что когда–нибудь и сам построю свой Асгард?
Скальд отвечал:
- В твоей клятве нет ничего удивительного. Ведь ты был тогда еще совсем ребенком, а значит, верил во многие чудеса. Мало ли о чем мечтают в детстве?
Таким образом, Гендальф не принял всерьез слов ярла и только поразился его памяти. Рюрик больше ни о чем его не спрашивал. Сына Олафа затем повели в главный храм города; тот огромный храм принимал под свой купол множество людей, и вся Рюрикова дружина могла там уместиться. Там Рюрик увидал распятого Бога греков. Затем император встречал его в своем дворце. В то время в войске императора служили норвеги и датчане, так что викинги нашли там некоторых своих знакомых. Но особенно много было на греческой службе русов, про которых и здесь говорили, что они настолько своенравны, что не подчиняются у себя в Гардарики ни одному вождю, отчего часты между ними свары и стычки.
Когда же отплывали викинги обратно на родину с богатыми греческими дарами, рабынями и прочей добычей, Рюрик Молчун повел разговор со своим кормчим и вот что сказал:
- Странен Бог, который дал распять себя на кресте.
Кормчий Визард ответил ему:
- Это слабый Бог, если он дал себя распять. Вот Один и Тор никому из смертных не позволят даже приблизиться к себе, если этого не захотят.
Рюрик возразил Визарду:
- Здесь ты не прав. Он не слаб, иначе столько народов не пришло бы к Нему. А так, половина мира поклоняется Тому, Кто дал распять себя на кресте.
Не мог утерпеть старый кормчий и ответил с неудовольствием:
- Сдается мне, не о том думаешь и не тем забиваешь себе голову. И правда — что случилось с тобой? Не скрою, раньше ты был задирист и невыносим, но теперешнее твое поведение более чем странно. Какое тебе дело до Бога греков? Вот что посоветую: не забудь–ка поднять голову, когда покажется вершина Бьеорк! Тор и Один не простят, если не уважишь их…
Вспыхнул Рюрик — вся прежняя несдержанность проявилась в нем — он заявил довольно резко:
- Твое дело, Визард, — править рулем, а уж я сам решу, как встречать мне Бьеорк–гору.
Кормчий только пожал плечами.
В том походе поразил многих викингов Рюрик тем, что, когда возвращались драконы моря на родину, он приказал отпустить рабов, которые ему принадлежали. Стеймонд Рыжеусый и Стурла Мореход подступили к ярлу с вопросом — отчего Молчун принимает подобные необдуманные решения, и вот что услышали: «Несвободные не могут повелевать подобными себе».
- Не ослышались ли мы? — переспросили Стеймонд и Стурла. — Ты, потомок Сигурда, называешь себя несвободным?
Когда ярл ответил утвердительно, оба викинга только руками развели. Между собой с тревогой признали они, что Рюрик, пожалуй, ведет себя еще более непонятно, чем Эльвир Детолюб: сам неожиданно заявил, что подобен сделанному из глины — такое признание чрезвычайно взволновало не только их, но и остальных дружинников. Даже те, кто многое повидал на своем веку, удивились в высшей степени глупым словам ярла и подобному поступку. Правда, отнесли все это к молодости и чудачеству нового своего вождя — вот только Визард с Гендальфом встревожились уже всерьез. Стурла оказался проницательнее прочих,
