На столе лежало письмо от профессора Тарасевича, ожидавшее меня уже несколько дней.
«Уважаемый Григорий Александрович! Я вызван на областную конференцию. Очень сожалею, что вы не застанете меня. Какая-то женщина, по фамилии Черникова, из Райпищеторга распространяет в городе слух, что вы „растаяли и пропали“ у нее на глазах. Какая чепуха! Надеюсь, что вы всё сами объясните. Но так как ваша одежда, по словам Черниковой, почему-то осталась за беседкой, то я помог, на всякий случай, организовать поиски и уезжаю с большой тревогой за вас. С приветом. Ваш Тарасевич».
Строится дом, поются песни
Прошла ночь. Проснувшись довольно поздно, я оглядел светлый номер гостиницы и почувствовал тревогу: как Думчев?
Я сейчас же отправился к нему, но на одной из улиц увидел Думчева. Никого не замечая, точно забыв обо всем на свете, стоял он на углу улицы и смотрел на стройку какого то многоэтажного дома.
Поодаль стояли Полина Александровна и соседка. Они не спускали с Думчева глаз. Соседка знаком пригласила меня подойти к ним. Я узнал, что утром, совсем рано, она услышала, как хлопнула дверь на улицу, и увидела, что Думчев уходит. Беспокоясь — Сергей Сергеевич еще и чаю не напился, — она позвала Полину Александровну. Обе пошли вслед за ним. Всё собирались его окликнуть — и всё не решались. И вдруг он остановился у этого дома, и вот стоит! Стоит, все смотрит и смотрит. А на что тут глядеть? Разве не видел он, как большой дом строится?
Думчев долго и неподвижно стоял на одном месте.
Потом в каком-то нетерпении, точно негодуя на себя, он стал быстро менять места наблюдения.
…Плыла в ясном утреннем небе стрела крана с бункером, наполненным цементным раствором. Трепетали на легком ветру и то припадали к забору, то рвались вверх к небу огромные красные полотнища со словами: «Досрочно выполним и перевыполним полугодовой план строительства жилых домов!» А из открытого окна другого дома в небо лилась песня:
Фраза обрывалась, был слышен только настойчивый аккомпанемент, и снова все начиналось»» с самого начала:
Певица в соседнем доме разучивала арию Наташи из «Русалки», и растекался в свежем воздухе ее высокий голос.
Она смолкла. И стало слышно, как девушки-маляры, стоя на подоконниках, крася рамы, открывая и закрывая окна, поют что-то свое. Слова песни были грустные, но девушки пели беззаботно и даже с каким- то озорством, так что становилось весело на душе.
А в небе, утреннем, голубом, высоком небе плыла, плыла стрела крана с бункером. Вот кран двинулся вдоль стройки. Опустились тросы. Вот они опять уходят в высоту. И стрела кружит, кружит над стройкой — новой стройкой, без лесов.
К одноэтажному дому, около которого стоял Думчев, подошли юноша и две девушки. Не входя в калитку палисадника, перегнувшись через низенький забор, за которым росли кусты жасмина и роз, юноша позвал:
— Оля, Оля, скорей! Сережка ждет на яхте. Ведь договорились к двенадцати!
— Иду! — ответил чей-то звонкий голос.
Юноша и девушки уселись на скамейку у палисадника.
Думчев подошел к ним. Юноша встал и предложил Думчеву сесть. Но Думчев не сел. Он точно изучал их. Как широко и светло улыбаются они! Как весело смеются, продолжая свой разговор!
Хлопнула калитка. Выбежала Оля из палисадника, в белом платье, с ярко-синей косынкой в руке. Она запела:
Все подхватили песню и, взявшись за руки, побежали по улице.
Долго им вслед глядел Думчев.
Пела певица. Пели девушки-маляры. Издалека доносилась песня Оли и ее друзей.
А в утреннем небе совсем ажурной стала стрела с бункером. Легко, плавно и весело плыла она в высоком небе.
Думчев наконец очнулся и пошел по направлению к дому.
Мы шли за ним. Но он нас не замечал. Он говорил сам с собой:
— Поют! Все поют! Удивительно! А дом? Где, куда спрятались оборванные каменщики в лаптях — строители этого дома? Механизмы… И все поют… Откуда же такая радость? Как это все понять?..
Так говорил сам с собой Думчев. А где-то далеко певица снова запела:
«Спасибо, от всей души спасибо!»
Думчев заперся в своей лаборатории и не выходил оттуда. Мы решили его не тревожить. Так прошел день.
Я очень устал от всего пережитого. Да и пора было возвращаться в Москву.
— Сергей Сергеевич все говорит о странных вещах, я не пойму его, — жаловалась мне Булай. — Скажите, где был Сергей Сергеевич эти годы? Откуда он вернулся?
Но я медлил с ответом. Ведь мне надо теперь же, сегодня или завтра, свершить еще один путь с Думчевым. Пройти с ним по дорогам десятилетий — дорогам, уже пройденным всеми людьми, ввести его в жизнь. Надо подобрать для этого правильные слова, так много объяснить… И он увидит, поймет все, что произошло за эти десятилетия. А тогда пусть и Булай узнает о Стране Дремучих Трав. А сейчас всякие разговоры и расспросы только встревожат.
Под вечер второго дня я постучал в дверь лаборатории Думчева. Пора было мне уезжать из Ченска.
Я был чрезвычайно удивлен, увидев на лице Думчева совсем неожиданную улыбку, даже по-детски чуть-чуть шаловливую. Она то пряталась в уголках рта, то появлялась в блеске глаз. Точно первое знакомство с новой жизнью осветило его лицо.
— Друг мой! — начал Думчев. — Я уже увидел, услышал и приметил такое, что и слов не подберешь!
— Для этого я и пришел к вам, Сергей Сергеевич! Мне кажется, что я помогу вам скорее понять, почувствовать все, что вы еще увидите.
— Спасибо за ваше доброе намерение, но я не отстающий ученик в гимназии…
Я понял его: долго, слишком долго он жил без людей, без всякой помощи в Стране Дремучих Трав, привык во всем разбираться сам.
— Вы меня не поняли, Сергей Сергеевич. Перед вами совсем-совсем новая жизнь…
— Вот я и хочу попытаться без чьей-либо помощи войти в эту жизнь. Понять. Сам хочу! Все понять, все почувствовать! Тут моя гордость! Моя честь!.. — И Думчев круто повернул тему разговора: — Знаете ли вы, Григорий Александрович, какой сегодня день?
— Пятница…
— Ах, я не о том! Сегодня самый высокий и светлый день в моей жизни! Я вновь стал писать, восстанавливать дневник тех многих лет, что прожил в Стране Дремучих Трав. Я возобновлю и вновь напишу все то, что ветер по листочкам разметал, развеял. Вот смотрите, — указал он на узкие, длинные листочки, лежащие стопками полукругом на большом столе. — Пусть ученый мир учтет мои наблюдения и последует за моими выводами.
— Дневник вы будете писать долго, очень долго. А я должен уехать. Пробуду еще в Ченске день или два. За это время прошу вас набросать статью-заявку. Коротенько, только коротенько изложите в ней основную суть вашего дневника, поставьте вехи, по которым пойдет направление ваших мыслей, и укажите основные открытия. А я передам в журнал «Наука и техника».
— Как вы сказали? Заявка? Я не понимаю этого слова. Ведь не о патенте и не об авторском свидетельстве на техническое изобретение я хлопочу.
Я все старательно ему разъяснил. И Сергей Сергеевич меня понял.
— Ах да… конспект… Надо составить конспект.
Это слово «конспект» звучало у Думчева как-то по-особому выразительно, точно в этом слове был заключен глубокий смысл, понятный ему одному.
Какой радостью и воодушевлением горели его глаза!
